Гуманность как качество личности – наличие ярко проявленной системы социальных установок личности, которая представлена в сознании переживаниями сострадания и сорадования и реализуется в рамках общения, содействия, соучастия, помощи со всем живым и «природным», которое имеет для субъекта глубокий личностный смысл.

     Однажды в Африке, во время священного праздника шакалы напали на семью антилоп и растерзали их. За это тяжкое преступление раньше полагалась смерть, но по решению сообщества их посадили пожизненно в яму, проявив гуманность и милосердие. Миролюбивые зебры сказали:   - Мы все одной крови. Большой грех убивать себе подобных. Никто из нас не имеет права лишать их жизни. Гуманнее оставить их в живых, пусть всю жизнь сидят в тюрьме и раскаиваются.    Броненосец возразил:    - Они совершили тяжкое преступление, проявив свои животные инстинкты! Эта стая шакалов бросила вызов всему сообществу. Оставив их в живых, мы оскорбляем чувства выживших антилоп, детей которые остались без родителей. Это обида и негодование за несправедливый вердикт со временем приумножит ненависть и злобу в обществе. Шакалам не присуще раскаивание, и поэтому они заслуживают только смертной казни.    Хотя слова броненосца звучали убедительно, но Лев согласился с мнением зебр, и оставило осуждённых пожизненно в яме. И так получилось, что через некоторое время шакалам удалось бежать из ямы, убив охрану и случайно попавшихся свидетелей.    Львы опять их поймали и бросили в яму до решения сообщества. И в этот раз гуманные зебры сказали:    - Мы не вправе лишать их жизни. Не мы им давали её и не нам жизнь у них отнимать.    И сообщество опять приняло сторону зебр.    Лев посмотрел на расстроенного броненосца и спросил его:    - Что вы думаете о данной ситуации и решении сообщества.    - Я думаю, что либо здравый смысл спасёт наш мир, либо ваша гипертрофированная гуманность его погубит.

      Гуманностью, если она чрезмерна, можно отравиться. Несомненная добродетель в современном мире превращается в жестокость по отношении к  невинным людям, ставшим жертвами палачей, прощённых обществом. Наверное, сегодня Нюрнбергский процесс никогда бы не состоялся.    Нынешний гуманизм мутирует в оргию вседозволенности, двойных стандартов, лицемерия и самообмана человечества. Сегодняшний гуманизм несомненно переживёт человечество.

     Норвежский террорист  Андерс Брейвик в июле 2011 года напал на молодёжный лагерь и убил 77 человек, 151 получили ранения. Его признали вменяемым и приговорили к 21 году тюремного заключения.  Брейвик содержится в одиночной камере площадью 80 квадратных метров и состоящей из трех комнат: спальни, кабинета и спортзала. Он имеет возможность вести переписку. Также террорист может прогуливаться во внутреннем дворике под надзором охраны. 9 ноября 2012 года Андерс Брейвик направил сотрудникам норвежской службы исполнения наказаний 27-ми страничное письмо, в котором пожаловался на тюремную жизнь. Брейвику не нравится отношение охраны тюрьмы, резиновая ручка, которая натирает руку при долгом использовании, принуждение бриться и чистить зубы под присмотром охраны. Брейвик отмечает, что ему приносят холодную еду и масло, которое, по словам террориста, «невозможно намазать на хлеб». В целом Брейвик назвал условия содержания в тюрьме «садистскими».

      Проповедникам такого чрезмерного гуманизма, читай – жестокостью в отношении к жертвам, советую прислушаться к словам Михаила Генина: «Хочешь обнять весь мир — купи глобус». Александр Драгилёв совершенно определенно высказался относительно гуманизма, который ставит милость выше справедливости: «Если есть Бог, значит, Он выше нас. Значит, Он смотрит на наши поступки. Если Он нас создал, значит, у нас помимо нашей цели есть еще цель в Его понимании. Он нас создал для чего-то, значит, в Его голове, в Его уме, для нас приготовлено какое-то назначение. Соответственно, следовать этому назначению, которое Он для нас придумал, есть добро, есть хорошо, благо. А противиться своему предназначению, для которого Он нас создал, есть зло. Нас это ставит в некие рамки, в рамки добра и зла. Когда мы говорим, что человек венец творения природы, мы отметаем рамки добра и зла. Мы говорим: «Все, что хорошо для человека есть Абсолютное благо — хорошо вообще!» Все, что хорошо для цезаря, хорошо для меня. Отсюда появляется эта религия. Она называется гуманизм. Гуманизм — это религия, которая человека ставит на пьедестал Бога. Мы поклоняемся человеку. Мы поклоняемся гуманоиду. Такая вот религия. Все, что хорошо для человека есть добро».

      Гуманный, по В. Далю, значит человеческий, человечный, людской (поступить или сделать по-людски, хорошо), свойственный человеку истинно просвещенному, милостивый, милосердный. Мерилом гуманистических ценностей служат «человечность» и «бесчеловечность». Всё соответствующее или не противоречащее критерию человечности становится ценностью гуманизма как мировоззрения и образа жизни. Антоним гуманности – жестокость, то есть в узком понимании гуманность – это стремление не причинять страданий человеку насколько это возможно.

      В жизненном и психологическом смысле человечность как качество и существенное свойство человека включает в себя: альтруизм (доброту); нравственность как совокупность жизненных правил поведения, реализующих альтруизм и подавляющих эгоизм; волю, как душевную силу, реализующую альтруистическое и нравственное поведение в борьбе с собственным и чужим эгоизмом.

      Гуманность как качество личности тесно связана с другим её качеством — альтруизмом, под которым понимается склонность  к бескорыстной заботе о благополучии других и готовность жертвовать для других своими личными интересами. Критерий оказания помощи на бескорыстной основе, то есть вне эгоистических интересов, служит определяющим для всех форм проявления гуманности. Любая форма поддержки, сочувствия, сострадания либо помощи, исходящая от ожиданий одобрения, получения каких-то выгод не может считаться проявлением истинной гуманности. Например, крупные пожертвования в благотворительный фонд, сделанные из соображений тщеславия или рекламы, гуманностью не считаются. Благочестивый, гуманный поступок должен быть бескорыстен. Это основное требование.

     Грань между бескорыстным и эгоистичным поступком выявить со стороны сложно. Это может сделать лишь сам человек, проанализировав истоки своего поведения.  Зачастую за бескорыстным и совершенно неизбирательным оказанием помощи кроется эгоистический мотив, связанный с внутренним  самоутверждением, либо снятием стресса и избеганием чувства вины.

     Биограф А. Линкольна Ф. Шарп иллюстрирует сказанное следующей историей. Как-то, путешествуя в карете и разговаривая со своими спутниками, А. Линкольн, «после того, как … привел доводы в пользу того, что эгоизм толкает на совершение всех хороших поступков, … обратил внимание на то, что свинья, мимо которой как раз проезжала карета, производит ужасный шум. Ее поросята упали в пруд и тонули. Линкольн попросил кучера остановиться, выпрыгнул из кареты, бросился к пруду и вытащил поросят. Когда он вновь уселся на свое место в карете, его собеседник заметил: “Ну, Эйб, скажите-ка, какое отношение имеет эгоизм к тому, что только что произошло?” “Да что ты, Бог с тобой, Эд, самое прямое. Я бы целый день не смог успокоиться, если бы проехал мимо и оставил бы бедную свинью волноваться за своих крошек. Я сделал это, чтобы успокоиться. Неужели ты этого не понимаешь?”»

      Подлинно гуманное отношение в целом ряде случаев оказывает сильнейшее позитивное воздействие, как на отдельных индивидов, так и на целые группы. Яркий пример такого рода мы находим в известном романе Г. Сенквича «Камо грядеши». Римский трибун Марк Виниций в письме к другу пишет: «Когда я …возвратился к себе, дома меня не ждали. Думали, я в Беневенте и вернусь не скоро, поэтому я застал беспорядок, пьяных рабов за пиршеством, которое они себе устроили в моем триклинии. Явился я неожиданно, как внезапная смерть, и, пожалуй, ее они бы меньше испугались. Ты знаешь, дом я веду твердую рукой, и вот все, как один, упали на колени, некоторые от страха потеряли сознание. И знаешь, как я поступил? В первую минуту хотел потребовать розги и раскаленное железо, но тут меня обуял стыд и — веришь ли? — жалость к этим несчастным; меж ними есть и старые рабы, которых еще мой дед М. Виниций во времена Августа привел с берегов Рейна. Я заперся в библиотеке и там у меня появились еще более странные мысли, а именно: после того, что я слышал и видел у христиан, мне не подобает поступать с рабами как прежде, они ведь тоже люди. А челядь моя несколько дней была в смертельной тревоге — они думали, что я медлю для того, чтобы придумать более жестокое наказание, а я их так и не наказал — потому что не мог! Третьего дня созвал их всех и сказал: «Я вас прощаю, а вы постарайтесь усердной службой искупить свою вину». Они бросились на колени, обливаясь слезами, с воплями простирая ко мне руки, называя меня владыкой и отцом, так что я — говорю это тебе со стыдом — тоже был растроган. … А что до рабов моих, меня удивило одно. Полученное ими прощение не только не возбудило в них наглость и не расшатало послушание — напротив, никогда страх не принуждал их служить столь усердно, как это сделала благодарность».