Кризис интеллигентоведения
или социология и историография восходящего класса

Александр Севастьянов

(Статья была предложена в ж-л «Вопросы истории» в 1987 г. и возвращена с отпиской из Отделения истории АН СССР, согласно которой дело с изучением интеллигенции в России обстоит очень хорошо и продвигается весьма успешно)

Чрезвычайная важность темы интеллигенции для сегодняшней науки и политики – очевидна. Во всем мире и в нашей стране буквально на глазах меняется структура общества за счет бурного роста числа лиц умственного труда. Так, в СССР в 1926 г. таких работников насчитывалось менее 3 миллионов, в 1939 г. их было уже около 13 миллионов, а в настоящее время – 42 миллиона. Каждый четвертый работник в нашей стране связан сегодня в основном с умственным трудом. Соответственно растет и удельный вес интеллигенции в нашем обществе: это не только вторая по численности, но и наиболее быстро растущая социальная группа в СССР. Аналогичная картина наблюдается и за рубежом. Как отмечает исследователь, «интеллигенция в современном мире представляет собой огромную силу. Ее удельный вес в составе самодеятельного населения и значение в развитии материального и духовного производства прогрессирующе возрастает». Превращение науки в непосредственную производительную силу усиливает это значение.

Выработка правильной политики по отношению к этой группе, значительно недооценивавшейся в период застоя, – государственная задача первостепенной важности. Вполне понятно, что ее невозможно выполнить, не изучив предварительно саму интеллигенцию. Как же обстоит дело с интеллигентоведением за последние сто лет?

В РОССИИ интеллигенция как статистически значимое социальное образование сформировалась ко 2-й половине XVIII века. Однако прошло около ста лет, прежде чем начался процесс активного осмысления ею своего места, роли, назначения в обществе.

С 1860–70-х гг., с легкой руки П. Д. Боборыкина и П. Л. Лаврова русские мыслители стали посвящать этому предмету свои досуги. Если вначале работ по теме интеллигенции было мало, то с 1890-х гг., по мере обострения общественно-политической ситуации в России, а следовательно, роста общественного самосознания, ручеек литературы, посвященной интеллигенции, становится все шире, а в годы, ознаменованные революциями, превращается в бурный поток. Это и неудивительно: перед лицом надвигающейся революционной бури, каждый новый «шквал» который был страшнее и разрушительней для дворянско-буржуазной культуры, чем предыдущий, подводились итоги двухвекового прошлого русской интеллигенции как социальной группы, ибо весьма насущным стал прогноз ее будущего.

В целом среди замечательной своей нестройностью разноголосицы тех лет (1860-е – 1920) можно выделить четыре направления в трактовке интеллигенции: народническо-эсеровское, кадетско-"веховское", анархистское и марксистское. Оставляя в стороне позицию В. И. Ленина по этому вопросу, хотя и необычайно существенную, но уже освещавшуюся в советской литературе, коснемся основных особенностей и недостатков интеллигентоведения этого периода.

Главным недостатком представляется разительное несоответствие между количеством чисто теоретических, «спекулятивных» работ и работ исторических. В самом деле, историей интеллигенции всерьез, глубоко и широко, никто даже не пытался заниматься, хотя все спешили высказаться по ее поводу. Самые широковещательные и далеко идущие построения, концепции и даже лозунги опирались практически у всех писавших на наивное, до смешного поверхностное знание истории предмета. Под «историей интеллигенции» подразумевалась, в то время, как правило, «история общественной мысли». Таков был подход П. Л. Лаврова (например, его реферат «Последовательные поколения», прочитанный в Париже в 1891 г. и позднее изданный в Женеве), Г. В. Плеханова («История русской общественной мысли»), Р. В. Иванова-Разумника («История русской общественной мысли»). Во многом аналогичную позицию занял Д. Н. Овсяннико-Куликовский, давший в своей многотомной «Истории русской интеллигенции» – историю… литературных героев, т. е. ту же историю общественной мысли в ее специфическом, литературном, преломлении. «Очерки из истории русской интеллигенции» П. Н. Милюкова, привлекающие обещанием историзма, практически посвящены политическим событиям (очерк «Верховники и шляхетство») или отдельным деятелям русского общественного движения, причем с уклоном в биографизм интимно-лирического свойства (очерки о том, «как любили» Герцен, Белинский). Любопытно, что, несмотря на существование уже обширной к тому времени литературы по истории культуры и просвещения, она практически не использовалась в общего характера статьях, брошюрах, книгах, посвященных интеллигенции. В то время, как добросовестные историки, разработавшие те или иные узкие темы истории русской культуры, не делали попыток обобщить свои знания в русле интеллигентоведения.

Разрыв между страстным поиском теоретических решений и отсутствием фактической основы для них был причиной важного общего недостатка у теоретиков интеллигенции данного периода. Таковым представляется отсутствие четких дефиниций, недоговоренность по вопросу о предмете обсуждения, терминологическая наивность. Не сумев выработать общепринятого определения интеллигенции на базе научного изучения ее генезиса, развития, функций, историки и публицисты начала века потонули в бесчисленных тонкостях глубоко субъективных разработок. Памятником подобного субъективизма осталось такое, например, определение интеллигенции, данное философом-эмигрантом Г. П. Федотовым и выражающее крах мировоззренческих установок народничества после Октябрьской революции: «Интеллигенция есть группа, течение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей».

КОГДА в 1920-х гг. в России примолкли голоса тех, кто рассматривал интеллигенцию с позиций народничества, анархизма, кадетства, нерешенность теоретической проблемы интеллигенции, с одной стороны, и практическая необходимость ее решить в условиях перехода от капитализма к социализму, с другой, породили полемику среди советских марксистов.

Благодаря ленинским разработкам и указаниям практический выход был найден. Что же касается теоретических представлений, то «спорным оставался вопрос о классовой топографии интеллигенции, т. е. о месте ее в социальной структуре общества. Представляет ли интеллигенция особую социально-экономическую категорию, прикрепленную к одному определенному классу, либо помещающуюся между определенными классами, или же надо вообще отказаться от понятия интеллигенции как особой группы и говорить об интеллигенции различных классов». Высказывалось мнение, что интеллигенция – часть пролетариата, или часть буржуазии, или особый надкласс с ярко выраженными идейно-этическими особенностями. Что интеллигенции как самостоятельного, единого слоя вообще нет, что это номинальное объединение реально есть лишь мыслящие представители каждого класса; что в условиях социализма интеллигенция растворяется в рабочем классе, которому открыта дорога массового образования и просвещения (С. Вольфсон). Что до революции существо интеллигенции определялось ее мелкобуржуазной природой, а по мере сближения классов интеллигенция исчезнет как социальный слой (А. В. Луначарский). М. Рейснер выступил даже за отмену самого термина, ибо глобальное усвоение культуры делает всех образованными… т. е. интеллигенция исчезает как социальный слой буквально на глазах. Более осторожную позицию принял А. Оранский, который полагал, что классы, группы, слои населения будут при социализме весьма долго. Я специально выделил в цитате существо и характер этих разногласий в марксистском интеллигентоведении 1920-х гг., ибо мы встретимся со всеми ними и в дальнейшем.

ВПЛОТЬ до 1960-х гг. интерес к теме интеллигенции в советской литературе заметно потускнел. По временам некоторые требования исторического момента вызывали к жизни отдельные публикации, но не в порядке полемики или дискуссии. В 1930-е гг. это были работы, в основном, популярного, разъясняющего характера, ибо в условиях диктатуры пролетариата и последующего времени не всегда широким массам было ясно и понятно, что такое интеллигенция и как с ней следует обращаться. В этом историческом контексте понятно, например, появление сочинений, вновь разоблачающих махаевщину как анархическое учение, нигилистическое по отношению к интеллигенции и культуре. Немногие сочинения 1940-50-х гг. по нашей теме ничего не добавили к содержанию понятия интеллигенции и не разрешили спорных вопросов.

С 1960-х гг. начался новый прилив внимания к нашей теме, обернувшейся в 1970-е гг. настоящим «бумом» в изучении вопросов, связанных с сущностью, местом и ролью интеллигенции в обществе. Достаточно сказать, что библиографический указатель «Советская интеллигенция. Советская историческая и философская литература за 1968–1977 годы» (Новосибирск, 1978) содержит 1995 позиций, в т.ч 381 позицию по разделу «Место и роль интеллигенции в советском обществе», 157 позиций по разделу «Интеллигенция зарубежных стран», 26 позиций по разделу «Критика буржуазной историографии» и 8 позиций по разделу «Библиографические указатели». Объем указанной литературы говорит сам за себя. В нем ярко отразился рост самосознания новой, социалистической интеллигенции.

Однако знакомство с современной интеллигентоведческой литературой показывает, что ужасающая разноголосица по теоретическим вопросам бытования интеллигенции нисколько не отошла в прошлое.

По-прежнему не затухает полемика о содержании самого термина и границах его применения. Отличное представление об этом отсутствии единых оценок и даже их критериев дает знакомство с аннотированным указателем «Проблемы соотношения умственного и физического труда, роли интеллигенции в обществе» (ч. 1–2. М., 1973). Из него мы узнаем, что, как и много десятилетий тому назад:

– одни авторы считают, что морально-этический критерий имеет место при определении принадлежности к интеллигенции (А. П. Кирсанов), а другие это отрицают (С. П. Турсунмухамедов);

– одни полагают необходимым выработку определения, пригодного для различных общественно-экономических формаций (П. П. Амелин и др.), другие считают это принципиально недопустимым (С. Г. Чаплыгина, Л. Г. Червонная);

– некоторые думают, что промышленная интеллигенция – это «прослойка» рабочего класса, сельскохозяйственная – крестьянства, а остальная – «прослойка» всего народа (Ю. И. Ширяев), другие находят, что интеллигенция – это конгломерат прослоек, состоящих из лиц различных классов и занятых умственным трудом (Н. А. Аитов), третьи убеждены, что производственная интеллигенция – это всего лишь «научно-образованный слой нашего рабочего класса» (О. И. Шкаратан, Г. А. Докучаев), а четвертые уверяют, что классовое происхождение в наши дни вообще не имеет значения, ибо «интеллигенции суждено в результате роста интеллигентности всего общества в не столь отдаленном будущем прекратить самостоятельное существование», на что можно возразить, что интеллигентность, как сегодня принято считать, – не критерий интеллигенции, а исчезновения разделения труда в «не столь отдаленном будущем» не предвидится и т. д.

Одни авторы (сегодня их, пожалуй, большинство) решительно против отождествления интеллигенции со служащими вообще. Другие им возражают.

Одни, указывая, что сближение рабочих-интеллигентов и научно-технической интеллигенции происходит не только при социализме, но и при капитализме, ставят вопрос об условиях уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом (А. Мельников, Ю. И. Визгунова, А. А. Искандеров), другие пытаются возражать против такого подхода к проблеме (Н. Н. Винокурова).

М. Н. Руткевич делит интеллигенцию на исполнителей и организаторов, В. И. Астахова, напротив, замечает, что управление производством и обществом – область умственного труда, а исполнительство – физического, В. А. Копырин и А. Ф. Кривицкий считают, что вообще функции интеллигенции куда сложнее и многообразней и пытаются, несколько схоластически, их перечислить, К. П. Буслов кладет в основу классификации умственного труда принцип творчества, а С. А. Гугель определяет как главный объект труда интеллигенции – информацию.

Наконец если такой автор, как С. П. Страдухин, на основании тезиса о процессе непрофессионального развития интеллигенции, приходит к заключению, что занятие умственным трудом профессионально не может оставаться конституирующим признаком интеллигенции, то В. К. Вигдорчик настаивает на том, что профессиональный умственный труд – был и есть главный образующий признак интеллигенции.

Есть и другие сложности. Многие исследователи справедливо жалуются, что не всегда легко установить и абсолютно невозможно точно провести демаркационную линию между умственным и физическим трудом. Еще труднее различить умственный труд по степени квалифицированности.

Далее: все согласно декларируют, что интеллигенция – не класс. Но что это такое? Прослойка? Термин этот неясен, как и неясна возможность применять его в условиях социализма, когда «прослаивать» нечего (нет классов-антагонистов). Слой? Группа?

Словом, наблюдение Г. В. Витуховского и В. М. Спивака: «Несмотря на то, что социалистическая интеллигенция как прослойка существует более трех десятилетий (т. е. с 1937–1939 гг. – А.С.), определение понятия социалистической интеллигенции еще не выработано» можно усугубить наблюдением Д. А. Лалетина о том, что в советской науке нет определения слоя, социальной группы, социально-профессиональной группы. И, понятно, дело касается не только социалистической интеллигенции, но вообще интеллигенции как таковой.

Итак, нетрудно заметить, что во-первых, хор голосов не стал стройнее за истекшие 60 лет развития социологической мысли в СССР, а во-вторых, можно отчетливо увидеть в этом хоре мотивы, знакомые нам с 1920-х гг. Такой «прогресс» не может радовать.

Наряду с этим можно констатировать, что затруднения в теоретическом осмыслении интеллигенции приняли сегодня глобальные масштабы. Об этом свидетельствуют исследования, посвященные зарубежным концепциям интеллигенции. Так, И. О. Змитрович, указывая, что некоторые зарубежные социологи сами признают неотчетливость своих представлений об интеллигенции, добавляет: "В буржуазной литературе налицо путаница, многообразие точек зрения относительно того, кого и на основании каких признаков причислять к интеллигенции. Ему вторит Е. М. Сайгина: «В трудах французских социологов и философов нет единодушия по многим вопросам, касающимся интеллигенции, что выражается, в первую очередь, в отсутствии базовой типологии интеллигенции. …Ведутся постоянные дебаты о том, каковы же критерии, наличествующие для определения контуров этой „социальной группы“. Какие признаки брать за основу ее классификации: профессиональные, социальные, политические, сферы приложения труда или внутреннее содержание интеллектуальной деятельности, принадлежность к классам и идеологии? Судить ли о ней по противоположности между умственным трудом и трудом физическим, или по ее объективным отношениям и знаниям… или по ее отношению к власти?». Как видим, проблемы те же.

Таким образом, всемирные масштабы ответственности интеллигентоведов видны столь же отчетливо, сколь и неутешительность результатов их труда.

В ЧЕМ ЖЕ причины неуспеха? Их, на наш взгляд, три:

1. Бросается в глаза диспропорция: налицо значительное количество общетеоретических работ, огромное количество исследований по современной интеллигенции, однако исторических разработок практически нет. По сути дела, произошел отрыв теории предмета от его истории. Но ведь ясно, что только исследуя проявления интеллигенции в различных исторических условиях, разных политических режимах, разных общественно-экономических формациях, мы можем установить как вневременные черты ее сущности, так и черты ее исторической изменчивости. Только так интеллигентоведение может выйти из круга научных дисциплин, в котором господствуют мнения, и войти в круг наук, где господствуют факты. Другого нетупикового пути нет.

В особенности неудовлетворительно обстоит дело с историей отечественной интеллигенции. В то время, как у нас вышли книги о древнегреческой интеллигенции, об интеллигенции эпохи Возрождения, а также ряд увлекательных монографий, посвященных истории современной зарубежной интеллигенции, история русской интеллигенции остается во многом в тени. А если говорить о феодальном периоде ее развития, то здесь мы сталкиваемся и со значительными аберрациями.

2. Несомненно, изучение интеллигенции в ее многовековом существовании требует системного подхода, ибо сама проблема интеллигенции является центральной для всего цикла гуманитарных дисциплин постольку, поскольку интеллигенция – главный субъект, а зачастую и главный объект духовного производства во всем его многообразии. Идеальным было бы создание многотомной «Истории русской интеллигенции», объединяющей усилия специалистов по истории литературы, музыки, изобразительных искусств и т. д.

3. Ввиду того, что история русской интеллигенции охватывает несколько столетий и тесно переплетается с историей просвещения, историей материальной и духовной культуры, ее изучение целесообразно проводить координированно, «планово», по возможности централизованно. В настоящее время, насколько известно, на почве нашей темы нет координации не только между представителями различных областей гуманитарных знаний, но и между специалистами-интеллигентоведами из различных вузов и НИИ.

БОЛЕЕ всего сказываются названные неблагоприятные факторы в области истории русской интеллигенции феодального периода. Взять хотя бы Древнюю Русь. По-видимому, со времен Плеханова и Иванова-Разумника бытует немотивированное убеждение, что никакой интеллигенции в XI–XVII вв. не было и быть не могло, как и вообще в средние века. Например, А. Саломон писал: «В средние века проблемы интеллигенции не существовало». Однако за 60 лет советская медиевистика, при отсутствии работ, посвященных интеллигенции как таковой, накопила множество свидетельств, доказывающих правомерность постановки самой проблемы. Высокий уровень материальной и духовной культуры Древней Руси ныне уже не ставится под сомнение. Но ведь априори ясно, что коль имело место активное духовное производство, то должен был существовать и его субъект, а именно таково наиболее общее представление об интеллигенции.

Так оно, несомненно, и было. Специалистам по древнерусской литературе хорошо известно, что далеко не полная и незавершенная картотека академика Н. К. Никольского, посвященная древнерусскому рукописному наследию, содержит 9220 карточек на русских авторов XI–XVII вв. Если учесть, что немало рукописей не дошло до нас, что немало было и анонимных рукописей (в той же картотеке их учтено 2360), то становится ясно, сколь значительным был «корпус» литераторов Древней Руси. Далее: даже до наших дней дошли десятки тысяч произведений иконописи (а сколько погибло!), что указывает на существование в прошлом по крайней мере тысяч художников. Стоят до сих пор тысячи церквей (а сколько разрушено!) и других сооружений, что говорит о том, что жили на Руси сотни инженеров и архитекторов. И так далее. Немало открыто и осмыслено советскими историками фактов, рассказывающих об образе жизни и мышления древнерусских интеллигентов, в частности, о книжной культуре и любви к чтению. Словом, сегодня имеются возможности для реальной реконструкции собирательного образа русской интеллигенции XI–XVII вв., значительной количеством и не менее достойной внимания, чем интеллигенция античности или Возрождения. Между тем, ни монографий, ни статей, специально посвященных ей, нет. Труды обобщающего характера по древнерусской истории и культуре также не уделяют глав и разделов формированию и деятельности древнерусской интеллигенции. Не надо доказывать, что наличие обширной литературы по культуре данного периода не заменяет монографического исследования интеллигенции.

ОДНАКО, если история древнерусской интеллигенции предстает перед нами лишь во фрагментах, то они, по крайней мере, не вводят нас в глобальные заблуждения. С XVIII веком дело обстоит хуже. Начиная с момента выхода книги М. М. Штранге «Демократическая интеллигенция России в XVIII веке» (М., 1965), справедливо, но недостаточно критикованной в свое время М. Т. Белявским, в историю русской интеллигенции вторгаются мифы, под обаяние которых волей-неволей попадают как профессиональные историки, так и широкие читательские массы. Здесь имеется в виду необоснованное возвеличивание роли разночинной интеллигенции в культуре и общественной мысли XVIII в. и ложный тезис о «правительственных преследованиях», якобы обрушившихся на представителей «передовой разночинной интеллигенции». Подробную критику концепции Штранге можно найти в первой главе моей диссертации, за давностью лет вторично рецензировать в печати упомянутую книгу возможности нет. Но отсутствие других, более объективных монографий, посвященных интеллигенции XVIII в., создало своего рода монополию книги Штранге. Поспешно сформулированные им и некритически воспринятые многими историками тезисы пагубно сказались на литературе вопроса. Неудивительно, что специалисты по русской интеллигенции XIX в. полагают, что Штранге «рассмотрел политику царского правительства в деле подготовки интеллигентских кадров… во всей сложности и противоречивости». Но с таким же опрометчивым доверием относятся к упомянутому автору и те, кто занимается XVIII в.

Как яркий пример недоразумения, порожденного в исследовательской литературе книгой Штранге, можно привести недавно вышедшую монографию М. Д. Курмачевой «Крепостная интеллигенция России. Вторая половина XVIII – начало XIX в.» (М., 1983). Подробная отрицательная рецензия на эту книгу опубликована мной на страницах журнала «Русская литература»; скажу здесь только, что ориентация Курмачевой на книгу предшественника, концепция которого трактуется как нечто доказанное и незыблемое, неоднократно подводит исследовательницу. Так, следуя примеру «авторитетного» образца, она подменяет объект исследования, рассматривая по большей части элементарно грамотное крестьянство как крепостную интеллигенцию (кто только не попал у Штранге в «разночинную» – вплоть до родственника «светлейшего» Потемкина). Говоря о «прогрессивных» литераторах из крестьянской среды, автор, подобно Штранге, либо замалчивает деятельность тех крепостных, чье творчество не укладывается в концепцию книги, либо преподносит совершенно произвольную информацию.

Основная причина заблуждений как Штранге, так и его последователей в том, что до недавних пор в науке отсутствовало сколько-нибудь цельное представление о процессе становления разносословной интеллигенции в России XVIII в. и о тех социальных и культурных перемещениях, которые происходили внутри этой сословно дифференцированной группы.

Стремление хоть отчасти заполнить этот пробел вызвало к жизни некоторые публикации автора настоящей статьи. В первой из них были собраны и проанализированы все наличные сведения о выпуске начальными, высшими и средними учебными заведениями образованных и грамотных людей на территории России за 1730–1800 гг. В результате удалось значительно поколебать бытующие представления о распространении образованности в России XVIII в. Всего за 70 лет в почти пятистах учтенных заведениях получило грамотность не менее 317.000 человек, а свыше 12.500 дворян и минимум 34.000 представителей недворянского населения получили высшее и среднее специальное образование.

Но количественный рост и демократизация образованной аудитории – только одна сторона ее характеристики. Другой стороной является ее качественная дифференциация. В моих работах дан очерк становления сословной системы образования, в которой разным сословиям соответствовали свои учебные заведения, недоступные или малодоступные для других. Была сделана попытка раскрыть значение русской образовательной системы XVIII в. как важного рычага в механизме закрепления сословно-классовой структуры общества. В учебных заведениях, созданных по инициативе дворян, в Сухопутном кадетском корпусе, в благородных пансионах – действовали программы, направленные на создание «независимой дворянской интеллигенции», интеллектуальной элиты общества. На долю других учебных заведений выпала подготовка «специалистов», практических участников административно-хозяйственной, военной, педагогической, церковной, медицинской деятельности империи.

Сословная дискриминация сказывалась и за пределами учебных заведений. Сравнивая данные об окладах жалования интеллигентов с данными о ценах и их росте можно было получить представление о затруднительности для интеллигентов-недворян поддерживать свой статус.

Главный вывод, к которому привели статистические изыскания в области истории русской интеллигенции XVIII в., касается социодинамики культуры. Он формулируется так: основной процесс, которым была охвачена русская образованная аудитория на протяжении столетия – это процесс поляризации, разводящий по качественно различным полюсам сравнительно немногочисленную, но рафинированную дворянскую интеллигенцию, с одной стороны, и широкие недворянские массы, получавшие, в основном, среднее специальное образование, – с другой. Названные работы автору хотелось бы рассматривать как первый шаг, намечающий перспективы изучения русской интеллигенции в XVIII – 1-й половине XIX вв., т. е. позднефеодального периода. Думается, что их фактическое содержание поможет избежать субъективистского крена в исходных оценках социокультурной ситуации эпохи.

ПАРАДОКСАЛЬНО, что позднейшая история интеллигенции изучена гораздо внимательнее и детальнее, чем ее генезис. Причем имеется в виду не только русская интеллигенция буржуазного периода, довольно обширную историографию которой мы здесь не можем рассматривать, но и интеллигенция 1-й половины XIX в.

Так, удачной в целом следует назвать единственную посвященную этому времени интеллигентоведческую диссертацию Л. А. Булгаковой «Интеллигенция в России во второй четверти XIX в.: (Состав, правовое и материальное положение)» (Л., 1983), в которой на хорошо разработанной источниковой базе обобщены важные и интересные данные о студенчестве, о врачах, преподавателях, инженерах. Несомненный интерес представляют статистические таблицы, позволяющие анализировать социальные отряды этих профессиональных групп. О многом говорят также сведения, раскрывающие материальное положение данных социальных отрядов. Однако неосвещенность ранней истории интеллигенции не позволили Булгаковой избежать некоторых недостатков. Так, например, неверно датируется установление строгой сословности образовательной системы, которое на деле относится уже в 50-м гг. XVIII в. Далее: отсутствует широкомасштабное представление о количественных и качественных параметрах всех социальных и профессиональных отрядов интеллигенции в динамике их становления в XVIII – начале XIX в. И, поскольку нет подобной картины как бы «с птичьего полета», представляется произвольным выбор объекта и угол зрения. Отсюда же и «бытовой очеркизм» диссертации, которую скорее можно было бы назвать, в духе начала века, «Очерки из истории…». Впрочем, упрек относится не столько к диссертанту, сколько к состоянию исторического интеллигентоведения.

Нельзя не отметить, что советскими учеными гуманитарного профиля исследовано множество явлений, фактов и обстоятельств, так или иначе относящихся к интеллигенции феодального периода, ее образу жизни, формам созидательной культурной деятельности и общественной борьбы. Так, огромна литература по декабризму; существенны для нашей темы исследования дворянского сословия, бюрократии и государственного аппарата; важны для обрисовки обстоятельств духовной жизни интеллигенции исследования о цензуре и тайном сыске; чрезвычайный интерес представляют биографические словари русских писателей XVIII и XIX вв., подготавливаемые, соответственно, Институтом русской литературы и издательством «Советская энциклопедия», многочисленны исследования литературных, художественных, социальных, политических и т. п. процессов эпохи.

Все же, закончить хочется, во-первых, призывом к системному осмыслению всей этой громады фактов в русле интеллигентоведения. А во-вторых, начинать необходимо с начала, с истоков интеллигенции, внимательно всматриваясь в тенденции ее роста, деления и развития, чтобы не исказить историческую перспективу, не допустить произвольных оценок.

Разумеется, предпринимать такой труд в одиночку – чрезвычайно нелегко. Думается, что создание на указанных принципах коллективного многотомного труда отвечало бы насущнейшим задачам не только истории, но и теории интеллигенции. Научные силы для такого дела в стране есть, но сегодня они разбросаны, их усилия не скоординированы, их позиции не согласованы между собой. Необходимо радикально изменить такое положение.

Население СССР. – М., 1983. С. 148; СССР в цифрах в 1985 году. – М, 1986. С. 13. Собственно в РСФСР процент лиц умственного труда среди работающих был еще выше: 30%.

Руткевич Н. М. Становление социальной однородности. – М., 1982. С. 69.

Шикин Ю. М. Современные буржуазные концепции интеллигенции. (Критический анализ). – Дис.к. к. н. – Л., 1975. С. 157.

В числе немногих работ этого периода, можно указать такие: Денисенко Ф. Роль интеллигенции. – Одесса, 1884; Каблиц Л. И. (Юзов И.) Интеллигенция и народ в общественной жизни России. – Спб., 1886; Интеллигенция, народ, буржуазия. – Дело, 1881, № 12. С. 1–16.

Воронцов В. П. Очерки современных направлений. Производительные классы и интеллигенция в России. – Новое слово, 1896; № 6; Либералы и консерваторы о задачах интеллигенции. – Книжка недели, 1896, № 8; Мандельштам М. Л. Интеллигенция как категория капиталистического строя. – Казань, 1890; Оболенский Л. Представляет ли собой интеллигенция общественный класс. – Новое слово, 1896, № 7; Филиппов М. М. Теория критически мыслящей личности. – Научное обозрение, 1900, № 4.

Вот неполный список: Белорусc М. Рабочие и интеллигенция. – Женева, 1904; Бердяев Н. А. Духовный кризис интеллигенции. – Спб., 1910; Булгаков С. Н. Интеллигенция и религия. – М., 1908; В защиту интеллигенции: Сб. ст. – М., 1909; Вехи. – М., 1990; Виннер Р. Две интеллигенции и другие очерки. – М., 1912; Добрышин Б. В. Задачи современной интеллигенции. – Спб., 1909; Зайцев Д. Марксизм и махаевщина. К вопросу об интеллигенции. – Образование, 1908, № 3. С. 35–71; Иванов-Разумник Р. Об интеллигенции. – Спб., 1910; Он же. История русской общественной мысли. – Спб., 1907; Он же. Что такое интеллигенция. – Берлин, 1920; Он же. Что такое «махаевщина»? К вопросу об интеллигенции. – Спб.: 1908; Изгоев А. С. Интеллигенция как социальная группа. – Образование, 1904, № 1, с. 72–94; Интеллигенция в России. – Спб., 1910; Каутский К. Интеллигенция и социал-демократия. – Спб., 1906; Коган П. С. Народ и интеллигенция. – М., 1917; Лафарг П. Социализм и интеллигенция. – Спб., 1906; Лозинский Е. И. Лев Толстой об интеллигенции и рабочем вопросе. – Спб., 1911; Лозинский Е. И. Что же такое, наконец, интеллигенция? (Критико-социологический опыт.) – Спб., 1907; Лункевич В. Большевизм и интеллигенция. – В кн.: Большевики у власти. – М., 1919; Маурнбрехер М. Интеллигенция и социал-демократия. – Одесса, 1906; Махайский В. (А. Вольский). Умственный рабочий. – М., 1906; Милюков П. Н. Очерки из истории русской интеллигенции. – Спб., 1903; Назаревский Б. В. Бюрократия и интеллигенция. – М., 1906; Николаев А. А. Интеллигенция и народ. – М., 1917; Николаев А. А. Хлеб и свет. Материальный и духовный бюджет трудовой интеллигенции. – Спб., 1911; Овсяннико-Куликовский Д. Н. История русской интеллигенции. – М., 1907; Одноблюдов В. Н. Трагедия современного интеллигентного общества. – Елец, 1915; Пешехонов А. В. К вопросу об интеллигенции. – Спб., 1906; Он же. Новый поход против интеллигенции. – Рус. богатство. 1909, № 4, С. 100–126; По вехам. – М., 1909; Потресов А. Н. Этюды о русской интеллигенции. – Спб., 1906; Смирягин А. П. Интеллигенция и народ. – Спб., 1903; Соколов Н. М. Об идеях и идеалах русской интеллигенции. – Спб., 1904; Он же. Русские святые и русская интеллигенция. – Спб., 1904; Рязанов Д. Б. Две правды. Народничество и марксизм. Очерк из теории русской интеллигенции. – Пг., 1918; Шулятиков В. Из теории и практики борьбы. Происхождение командующих классов. Основы их идеологии. Вопрос об интеллигенции. – М., 1907; и др. Об огромном интересе к теме интеллигенции в начале века свидетельствует и коллекция печатных откликов на сборник «Вехи» (ок. 400 единиц), хранящаяся в Отделе рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (ГБЛ).

См., напр.: Ерман Л. К. В. И. Ленин о роли интеллигенции в демократической и социалистической революциях, в строительстве социализма и коммунизма. – М., 1970; Заузолков Ф. Н. Марксизм-ленинизм о социалистической интеллигенции. – Уч. зап. МГУ, вып. 173, 1955; Руткевич М. Н. В. И. Ленин о некоторых тенденциях развития интеллигенции. – М., 1970; Смолянов Л. Я. Некоторые проблемы ленинского анализа интеллигенции. – Вопросы философии, 1983, № 6, с. 115 – 126; Соскин В. Л. Ленин, революция, интеллигенция. – Новосибирск, 1973; и мн. др.

Об антиисторичности исторических воззрений Лаврова см.: Дворкин В.3. Концепции интеллигенции в русской общественной мысли конца XIX – начала XX в. – Дис.к. к. н. – Л., 1984. – С. 45-46

Ее можно найти в таких, например, указателях: Справочники по истории дореволюционной России. – М., 1978; Стенник Ю. В., Степанов В. П. История русской литературы XVIII века. Библиографический указатель. – Л., 1968; и др.

Подробно об этом см.: Дворкин В.3. Указ, соч., С. 37–118.

Федотов Г. П. Новый град. – Нью-Йорк, 1952. С. 17. Подобных курьезных, хотя по-своему объяснимых определений можно привести много.

Получить представление об этой полемике можно по следующим источникам: Батурин Н. Памяти махаевщины. – Правда, 1926, 2 марта, № 50; Войтоловский Л. Ленин об интеллигенции. – Печать и революция, кн. 2. – М., 1925; Вольфсон С. Интеллигенция как социально-экономическая категория. – Красная новь, 1925, № 6, С. 121 – 162; Боровский В. В. Русская интеллигенция и русская литература. – Харьков, 1923; Горев Б. И. Интеллигенция как экономическая категория. – В кн.: На идеологическом фронте. – М.-Пг., 1923; Он же. К вопросу об интеллигенции. – Современник, 1923, № 2. С. 39–47; Он же. Место и роль интеллигенции в обществе. – В кн.: Об интеллигенции. – М., 1923; Он же. Об интеллигенции. – М., 1923; Полонский В. Заметки об интеллигенции. – Красная новь, 1924, № 1/18; Рейснер М. А. Интеллигенция как предмет изучения в плане научной работы. – Печать и революция, 1922; № 1. С. 99 – 106; и др.

Севастьянов А. Н. Ленин об интеллигенции. – «Радуга» (Таллин), №№ 2–3, 1990; также в кн. С.: Национал-капитализм. – М., 1995. С. 160.

См.: Дворкин, там же. С. 120–122.

Там же.

Воровский В. В. Представляет ли интеллигенция общественный класс? – Соч., Т. 2. – М., 1931; Вольфсон С. Интеллигенция как общественная прослойка при капитализме и социализме. – Под знаменем марксизма-ленинизма, 1939; № 8; Ковалев С. М. Интеллигенция в советском государстве. – М., 1946; Тандит Л. Партия Ленина-Сталина и социалистическая интеллигенция. – М., 1939; Ярославский Е. О роли интеллигенции в СССР. – М., 1939; Он же. О роли интеллигенции прежде и теперь. – Историк-марксист, 1/17, 1939; и др.

Например: Сыркин Л. Махаевщина. М.-Л., 1931; Что такое махаевщина? – Правда, 1938, 18 ноября, № 318.

Ковалев С. М. Интеллигенция в советском государстве. – М., 1946; Процько М. А. О роли интеллигенции в советском обществе. – М., 1953; Константинов Ф. Советская интеллигенция. – Коммунист, 1959, № 15.

Руткевич М. Н. О перспективах развития интеллигенции. – М., 1971.

М. Я. Корнеев обращает наше внимание на то, что в советской научной литературе понятие «интеллигенция» и «работники умственного труда» не совпадают. – К.: Проблемы социальной типологии личности. – М., 1971, С. 133–138.

Такова была негласная установка ЦК КПСС; цена этой теоретической ошибки – крушение советской власти.

Авторы, конечно, предлагают свое, также далеко не безупречное.

Нельзя не согласиться с Ю. М. Шикиным, отметившим: «В марксистской социологической литературе отсутствует единство мнений по многим ключевым вопросам, связанным с интеллигенцией. До сих пор, например, мы не имеем такого определения интеллигенции, которое с достаточной полнотой и краткостью описывало бы эту социальную категорию. Существуют различные точки зрения на время появления этого слоя в классовой структуре общества, его границы в рамках этой структуры, его значение в жизни общества». Указ. соч. С. 14.

См.: Змитрович И. О. Критика «советологических» концепций роли интеллигенции в политической жизни СССР. – Дис. к. к. н., Минск, 1981; Мигунов Н. И. Критика современных буржуазных концепций интеллигенции. – Дис.к. к. н., Л., 1979; Сайгина Е. М. Несостоятельность новейших антикоммунистических концепций о роли интеллигенции. (На примере Франции 1968–1978 гг.) – Дис…к. к. н., М., 1978; Шикин Ю. М. Указ. соч.

Змитрович И. О. Указ, соч., с. 48–49.

Сайгина Е. М. Указ, соч., С. 7.

Блаватская Т. В. Из истории греческой интеллигенции эллинистического времени. М., 1983.

Петров М. Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. Л., 1982; Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. М., 1978; и др.

Например, Бухарин Н. И. Интеллигенция Польской народной республики. – М., 1977; Катагощина И. Т. Интеллигенция Нигерии. – М., 1977; Кувалдин В. Б. Американский капитализм и интеллигенция. – М., 1983; Он же. Интеллигенция в современной Италии. – М., 1973; Черновская В. В. Формирование египетской интеллигенции в XIX – первой половине XX в. – М., 1979; и др.

С тех пор, как данная статья были написана (1987) произошло важное событие в отечественном интеллигентоведении. В конце 1992 г. при Ивановском государственном университете был создан Межвузовский центр Российской Федерации «Политическая культура интеллигенции, ее место и роль в истории Отечества» под руководством проф. В. С. Меметова. Центр проводит ежегодные конференции, выпускает сборники тезисов докладов, а с 2002 г. приступил к выпуску журнала «Интеллигенция и мир». Автор этих строк вместе с одним из членов Проблемного совета названного Центра создал подробную заявку на 6-томник «Интеллигенция в России», принять участие в создании которого согласилось несколько десятков наиболее видных специалистов. Однако эта замечательная инициатива, к сожалению, остановилась из-за отсутствия средств. Нужны меценаты.

Так же считают и некоторые другие зарубежные историки.

Например: Апостолов А. Г. Школа, образование и учебная книга в России в XVII в. – Сов. педагогика, 1974; № 4; Аракин В. Д. Иностранные языки в русском государстве в XVI–XVII вв. Уч. зап. Мичуринского пединститута, 1958. Т. 80; Бас И. Книжные люди XVI века. – Исторический журнал, 1939; № 10; Бегин Л. В. К вопросу об организации работ древнерусских живописцев. – Средневековая Русь. – М., 1976; Воронин Н. Н., Кузьмин А. Г. Духовная культура древней Руси. – Вопросы истории. 1979, № 9; Воронцов-Вельяминов Б. А. Очерки истории астрономии в России. – М., 1956; Демин А. С. Писатель и общество в России XVI–XVII веков. – М., 1985; Дмитриев Ю. Н. О творчестве древнерусского художника. – ТОДРЛ, 1958, т. 14; Замятнин В. Н. Русская экономическая мысль в X–XVI вв. – М., 1959; История отечественной математики. В 4-х тт. Т. 1. С древнейших времен до конца XVIII в. – Киев, 1966; Калишевич 3.Е. Художественная мастерская Посольского приказа в XVII в. и роль златописцев в ее создании и деятельности. – В к.: Русское государство в XVII веке. – М., 1961; Козырев А. В. Школа и педагогика в Московском государстве в XV–XVII вв. – Ставрополь, 1948; Лихачев Д. С. Культура русского народа X–XVII вв. – М.-Л., 1961; Он же. Наука и просвещение в России до XVIII в. – История АН СССР, Т. 1., – М.-Л., 1958; Медынский Е. Н. Школа и педагогическая мысль в Русском государстве, на Украине и в Белоруссии в XVII веке. – Сов. педагогика, 1953; № 9; Морозов Н. Н. Русские лекари XVI века. – Врачебное дело: 1952; № 3; Райнов Т. И. Наука в России XI–XVII веков. – М.-Л., 1940; Розов Н. Н. Кто, что и как писал в Древней Руси. – Вопросы истории, 1962, № 2; Самойлов В. Образованность в Киевской Руси и Московском Государстве. – Исторический журнал, 1938, № 8; Сегал А. Е. Врачи в допетровской Руси. – Сов. врачебный журнал, 1940, № 9; и т. д.

См.: Сверчков Л. П. Интеллигенция как субъект духовного производства. – Дис…к. к. н. – Л., 1975.

Сапунов Б. В. Книга в России в XI–XIII вв. – Л., 1978; Розов Н. Н. Книга в России в XV веке. – Л., 1981; он же, Русские библиотеки XV в. и их читатели. – В кн.: Русские библиотеки и их читатель. Л., 1983; Копанев А. И. Волостные крестьянские библиотеки XVI-XV1I вв. – Там же; Луппов С. П. Книга в России в XVII веке. – Л., 1970; Бакланова Н. А. Русский читатель XVII века. – В кн.: Древнерусская литература и ее связь с новым временем. – М., 1967.

Его рецензию на книгу Штранге см.: Вопросы истории, 1966, № 4.

Севастьянов А. Н. Сословное расслоение русской художественно-публицистической литературы и ее аудитории в последней трети XVIII века. – Дис…к.филол.н. – М., 1983.

Хасанова С. И. Правительственная политика в области высшего образования и формирования интеллигенции в России (60-90-е гг. XIX в.) – Дис…к.и.н. – Казань, 1981. С. 12

Например, А.Я.-И. Айзенберг, доверившись Штранге, лишил объективности первую главу своей докторской диссертации «Проблемы теории и практики самообразовательного чтения в России». – М., 1981. По той же причине не избежала натяжек автор содержательной работы о Федоре Каржавине С. Р. Долгова («Творческий путь Ф. В. Каржавина» – Л., 1984).

Ошибки в изучении истории русской интеллигенции. – Русская литература, 1986, № 3. С. 195–201.

О том, что Штранге позволил себе, говоря о творчестве разночинцев, показать, только одну, «прогрессивную» его сторону, что создало недопустимый «перекос» писал еще Белявский (указ, соч., с. 138).

Рост образованной аудитории как фактор развития книжного и журнального дела в России. 1762–1800. – М., МГУ, 1983; Сословное разделение русского общества XVIII века и литературно-общественный процесс. 1762–1800. – Вестник МГУ, сер. история, 1984, № 2, а также в диссертации, гл. 1.

Т.е., по сути, получили интеллигентские специальности.

Такой крен мы наблюдаем во многих исторических работах. Например, В. В. Познанский в «Очерке формирования русской национальной культуры» (М., 1975) совершенно необоснованно пишет, что «особенности формирования сословий русского общества привели к тому, что дворянской была почти вся интеллигенция» (с. 25), и что поэты и писатели были «в большинстве случаев дворяне по происхождению» (там же). На мой взгляд, картина была куда более сложная, а во многом и противоположная такой точке зрения.

Только за 1960–1976 гг. вышло 3800 публикаций разного уровня.

Например: Ерошкин Н. П. История государственных учреждений дореволюционной России. – М., 1983; Он же. Крепостническое самодержавие и его политические институты. – М., 1981; Зайончковский П. А. Правительственный аппарат самодержавной России XIX в. – М., 1978; Троицкий С. М. Россия в XVIII веке. – М., 1982; Он же. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII веке. Формирование бюрократии. – М., 1974; и др.

Западов В. А. Краткий очерк истории русской цензуры 60–90 гг. XVIII века. – Уч. зап. ЛГПИ, Т. 414, 1971; Оржеховский И. В. Самодержавие против революционной России (1826-1880). – М., 1982.

В принципе, идеальным представляется подготовка подобных словарей по всем видам интеллигентской деятельности.

http://www.sevastianov.ru/intelligentsiya-dvizhuschaya-sila-natsionaljnoy-revolyuts/krizis-intelligentovedeniya-ili-sotsiologiya-i-istoriografiya-voshodyaschego-klassa.html