ИНТЕЛЛИГЕНТЫ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ
В ГУМАНИТАРНОЙ ВЫСШЕЙ ШКОЛЕ ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

Соколов А.В.

С.-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов

В 1987 г. в одной из своих статей замечательный летописец нашей интеллигенции Д. А. Гранин пришел к выводу: «Боюсь, что безвозвратно уходит со сцены славная русская интеллигенция. Очевидно, нам предстоит та же структура, которую имеет общество развитого капитализма в других странах, где нет интеллигенции, а есть интеллектуалы. Совершенно иная должность» [1].

Видимо, мысль об исчезновении «славной интеллигенции» не дает покоя интеллигенту Гранину, и он вновь и вновь, ссылаясь на опыт «Европы и прочих культурных стран», повторяет, что интеллигенция не является необходимостью, а достаточно иметь интеллектуалов, т. е. «людей, занятых интеллектуальным трудом» [2]. Правда, сам же Гранин сомневается, что этого хватит. Другие представители постсоветской интеллектуальной элиты в этом не сомневаются и без всяких оговорок пророчат «конец русской интеллигенции». Например, один из лидеров нашей социологии Н. Е. Покровский в статье, многозначительно озаглавленной «Прощай, интеллигенция!», проследил драматическую биографию русской интеллигенции и провозгласил: «Волею исторического случая мы оказались свидетелями и участниками окончательного разрушения интеллигенции и ухода её с исторической арены… Вместе с интеллигенцией уходит и мир её идеалов. Ему нет места в новой климатической ситуации» [3].

Не будем умножать цитаты; их траурная тональность достаточно очевидна. Заметим только, что русскую интеллигенцию гораздо раньше похоронили философы Серебряного века. К примеру, Н.А. Бердяев констатировал: «Русская революция была также концом русской интеллигенции… Русская революция отнеслась с черной неблагодарностью к русской интеллигенции, которая её подготовила, она её преследовала и низвергла в бездну» [4]. Так что теперь следует говорить о печальной судьбе советской интеллигенции, которая подготовила перестройку и распад СССР и ныне «низвергается в бездну».

Справедливости ради нужно отметить, что не все умные люди жаждут расстаться с интеллигентностью. Так, писатель М. Н. Кураев одно из своих выступлений закончил патетически: «Вопрос «Нужна ли России в XXI веке интеллигенция?» равносилен вопросу «Нужна ли нам совесть?» [5]. По мнению известного философа В. И. Толстых, «незачем и опасно подменять интеллигентность интеллектуальностью, что, увы, начинает входить в моду. Подмена опасная, потому что интеллектуал свободен от ответственности, он – профессионал и не более того, а интеллигент как раз с ответственности перед обществом и за общество начинается» [6].

Нам, педагогам высшей школы, особенно важно разобраться в споре могильщиков и защитников русской интеллигенции и определить свою позицию. Если интеллигенция – вчерашний день России, то педагогические программы «формирования российского интеллигента в университете» [7] – безнадежный анахронизм; если же импортированная мода на интеллектуальность опасна для страны, то нужно ей противопоставить классические интеллигентские ценности.

Особенно актуальна оппозиция «интеллигенты – интеллектуалы» для гуманитарного образования, всегда культивировавшего не утилитарный интеллектуализм, а гуманистическую интеллигентность. От университетов зависит многое, но далеко не все. Сознание студентов не tabula raza. Даже первокурсники имеют сложившуюся систему ценностных ориентаций, которую нельзя не учитывать в педагогическом процессе. Какие утилитарные и духовные ценности волнуют студентов? Насколько эти ценности «интеллигентны»?

Вопросов много, потому что мы плохо знаем постсоветскую молодежь. Правильно заметила одна вдумчивая девушка: «Современная молодежь – явление уникальное. Она сформировалась на стыке двух, во многом противоречивых эпох: советской, социалистической и сегодняшней, российской, нацеленной на капитализм. Это, естественно, наложило отпечаток на восприятие мира, обусловило большую вариативность в личном отношении к сегодняшней жизни» (О. Н.). (Здесь и далее указаны инициалы, поскольку нет разрешения авторов на публикацию их высказываний.)

Я бы усилил это суждение. Вариативность – слишком расплывчатое слово. По-моему, нужно говорить не об интеллектуальных вариациях постсоветского поколения, а о его расколе на две противоположные крайности, воплощающие интеллигентность и неинтеллигентность. Кто-то видит одну крайность и не замечает другую, кто-то не обнаруживает ни вариативности, ни раскола, кто-то, смешав крайности, удивляется, что социальный портрет молодого поколения очень противоречив.

Постараемся соблюсти корректность. Поскольку нас интересует не вся современная молодежь вообще, а молодые интеллигенты и интеллектуалы, то прежде всего нужно уточнить, что будем понимать под интеллигентностью, вывести, так сказать, формулу интеллигентности.

Как известно, в русской лексикографии слово интеллигенция впервые зафиксировано во втором издании «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля (1880–1882). Формулировка этого словаря интеллигенция – разумная, образованная, умственно развитая часть жителей повторена всеми дореволюционными энциклопедическими словарями. В качестве признаков интеллигентности здесь выступают: во-первых, образованность, во-вторых, разумность, умственное развитие, т. е. способность к духовному творчеству, или, говоря современным языком, креативность. Налицо два элемента формулы интеллигентности, но этого мало.

Педагоги часто рассуждают о том, что духовно богатый человек должен быть не только хорошо образован, но еще и хорошо воспитан. Образование (точнее – обучение) дает главным образом специальные знания – гуманитарные, технические, естественнонаучные и т. п., а воспитание определяет идеалы и ценностные ориентации, притязания и отвращения, в конечном счете, образ жизни и стиль поведения человека в обществе. Какие же качества должны быть воспитаны в интеллигенте?

Русская интеллигенция со времен А.И. Герцена, осудившего мещанство как «последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности» [8], отрицала мещанские добродетели. Таковыми считались стяжательство, серость, пошлость, безликость, прислужничество, раболепие, стремление «быть как все», плоское и трафаретное мышление.

Р.В. Иванов-Разумник в 1907 г., осмысливая сущность русской интеллигенции, пришел к выводу, что «интеллигенция и мещанство – это две силы, действующие в диаметрально противоположных направлениях, две непримиримо враждебные силы; мещанство – это та среда, в неустанной борьбе с которой происходил процесс развития русской интеллигенции» [9]. Пренебрежение семейным комфортом, подчинение личных интересов общественным требованиям, аскетический и холостяцкий образ жизни всегда были свойственны одухотворенным и бескорыстным служителям русской культуры.

Именно антимещанское самоопределение отличает воспитанного интеллигента от обывателя. Уже в наши дни М.С. Каган выковал афоризм: «Интеллигент – образованный человек с больной совестью, … особый социально-психологический тип человека, сложившийся в России в XIX веке в силу особых исторических условий» [10]. Таким образом обнаружился третий элемент в формуле русской интеллигентности: антимещанское этическое самоопределение, выражающееся, во-первых, в альтруистической направленности личности, во-вторых, в противостоянии насилию всеми средствами, включая силовые, в-третьих, в благоговении перед культурой.

Получается следующая формула русской интеллигентности: интеллигентность=образованность + креативность + антимещанское этическое самоопределение. Первые два элемента образуют интеллектуальность, состоящую в образованности и креативности. Интеллектуал западного образца, т. е. человек, обладающий свойством интеллектуальности, именно так и трактуется в англоязычных словарях. Например, в Энциклопедическом словаре английского языка Уэбстера, изданном в 1989 г., можно прочитать: «интеллектуал – крайне рациональный человек, который больше руководствуется интеллектом, чем эмоциями или чувствами». Русский же интеллигент, как показывает формула интеллигентности, руководствуется не только своим просвещенным разумом и развитым интеллектом, но еще и этическим самоопределением, включающим чувства совести, стыда и личного достоинства, эмоции сострадания и благоговения. Говоря попросту, интеллигент – это хорошо воспитанный интеллектуал, а интеллектуал – плохо воспитанный, хотя и образованный, и талантливый человек.

С точки зрения формальной логики получается, что всякий интеллигент – интеллектуал, но не всякий интеллектуал – интеллигент. Рассуждения об «уходе интеллигенции» по сути дела подразумевают, что в постсоветской России размывается слой антимещански ориентированных интеллектуалов и увеличивается доля интеллектуалов с мещанской, научно говоря утилитарной ориентацией [11].

Уместно заметить, что советская интеллигенция рассматривалась властями и воспитывалась в советской школе вполне утилитарно. Интеллигентами считались дипломированные специалисты, выпускники средней специальной или высшей школы, занимающиеся общественно полезным умственным трудом. Многотомный словарь современного русского литературного языка, изданный в 1960-е гг., констатировал: интеллигенция – это «работники умственного труда, имеющие специальную подготовку и знания в различных областях науки, техники и культуры». А.И. Солженицын презрительно называл их «образованщина».

Действительно, никакой антимещанской этической установки от советских интеллигентов не требовалось, и, строго говоря, формировались они как интеллектуалы чистейшей воды. Интеллигентские массы занимались умственным трудом согласно государственным заказам, т. е. выполняли интеллектуальные функции, не беспокоясь об этическом самосознании. И все-таки, как ни странно, это самосознание существовало, существовали альтруизм, отвращение ко лжи и насилию, благоговение перед культурой, хотя они не были отличительными качествами советских интеллектуалов.

Учитывая сказанное, советскую интеллигенцию по существу можно разделить на интеллектуалов, характеризующихся образованностью и креативностью (способностью к духовному творчеству), и полноценных интеллигентов – образованных, творческих и к тому же этически озабоченных людей. (Публицистические рассуждения о «необразованных интеллигентах» типа «Интеллигент – это прежде всего состояние души. Я встречал интеллигентов среди крестьян…» нельзя принимать всерьез, так как они односторонне акцентируют этические качества, отличающие скорее русского святого, чем русского интеллигента.)

Думается, что интеллигентов и интеллектуалов можно обнаружить на всех этапах отечественной истории. Так, Ивана Грозного или Екатерину Великую к интеллигентам не отнесешь, а в интеллектуальности им не откажешь; зато Максим Грек или А. Н. Радищев – подлинные интеллигенты. Ясно, что в разные времена пропорция между интеллектуальными крайностями была разной.

Как же соотносятся в постсоветском студенчестве интеллектуалы-утилитаристы и их антиподы? Спросим об этом их самих.

В 2000–2004 гг. в инициативном порядке я проводил социально-психологические исследования в различных вузах С.-Петербурга с использованием разнообразных социологических методов: от массовых и групповых опросов до интервью, ведения дневников, мысленных экспериментов и мозговых атак. Главными, но не единственными базами были Университет культуры и искусств (государственный вуз) и Гуманитарный университет профсоюзов (негосударственный вуз); в общей сложности опрошены более 1500 студентов.

Все познается в сравнении, и невольно напрашивается сопоставление поколений «дедов», «отцов», «детей». Один студент написал: «Люди теперь иначе чувствуют, иначе мыслят, на иное надеются, иного опасаются, чем было прежде… Перелом или, во всяком случае, какая-то большая перемена в интеллигенции очевидна и непосредственно ощущается всеми как в себе, так и в других» (А. В.). Если старшее поколение редко обнаруживает положительные черты в своих детях, то дети менее критичны.

Показательно такое признание: «Мне гораздо симпатичнее герой советского поколения с его верой в светлое будущее страны, в своих товарищей и в себя, с его готовностью отдать все силы и, если понадобится, жизнь ради блага страны. Герой старшего поколения – романтик, влюбленный в свое дело, смыслом жизни его является не личное материальное обогащение, а служение идеалам. Жизнь страны не была легкой в послевоенные годы, но люди учились, работали, не жалуясь и не покладая рук. Я считаю, что современному поколению есть много чему поучиться у своих дедов» (Г. Б.).

Особенно привлекательными в облике советских интеллигентов оказываются патриотизм, трудолюбие, бескорыстие, скромность, ответственность, честность, коллективизм, альтруизм – немещанские качества, которые молодые люди редко обнаруживают у своих сверстников. Интересно, что в ходе массовых опросов треть студентов заявила, что уважает старшее поколение «дедов» больше, чем поколение родителей (15%) и гораздо больше своего собственного поколения (4%). Правда, взаимопонимания между поколениями практически нет. Духовного контакта с родителями достигают 23% студентов, а со старшим поколением – менее 2%. Таким образом, проблема «отцов и детей» в постсоветском обществе существует, и это совсем не плохо, потому что отсутствие её свидетельствовало бы о культурном застое.

Сердцевиной этой проблемы являются разные жизненные притязания и разное понимание смысла жизни. Трудовое бескорыстное подвижничество – характерная особенность советского человека, которая кажется удивительной его внукам. Одна из студенток пишет: «Мне всегда было интересно поколение наших бабушек и дедушек – героическое поколение советской интеллигенции. Я часто общаюсь со своей бабушкой, и меня поражают её жизненные установки, её вера в доброту людей, её искренность и наивность. Удивляет готовность беззаветно отдаваться работе, не получая за нее денег, тратя здоровье и жертвуя семейными радостями. Наше скептически настроенное поколение совершенно не похоже на поколение очарованной советской интеллигенции» (М.П.). Действительно, притязания и ожидания молодежи скромными или умеренными назвать нельзя.

Пополнить высший класс, класс наиболее богатых людей, которые могут «ни в чем себе не отказывать», надеются 30–40% студентов. Помимо просторного особняка, «построенного со вкусом по моему дизайну», предполагается загородная вилла – «трехэтажный домик на берегу озера, где много цветов, фонтанчики, водопады, зеленые лужайки», и собственные апартаменты в Париже, Испании, Скандинавии. В семье несколько автомобилей, иногда – яхта и личный вертолет. Комфортабельный отдых всей семьей предусматривается два-три раза в год.

К среднему классу капиталистического общества планируют приобщиться 60–70% опрошенных: их удовлетворяет четырехкомнатная квартира в центре города плюс дача в пригороде и отдельное жилье для взрослых детей; достаточно двух-трех автомобилей, желательно иномарки.

Непритязательной долей рабочего класса довольствуются 3–5% студентов, в большинстве своем заочники. Не лишне вспомнить, что в советские времена молодожены мечтали о двухкомнатной квартире на семью из четырех человек.

Предпочтительным родом занятий для 50–75% студентов различных специальностей является частное предпринимательство; государственными служащими видят себя 7–12% очников и 25–30% заочников; научно-педагогическая карьера привлекает около 10% и примерно столько же претендуют на амплуа «свободного художника» (индивидуальное творчество). Многие, хотя и не все, студенты психологически вполне созрели для рынка: 35% согласны с афоризмом Д. Моргана «что нельзя сделать за деньги, можно сделать за очень большие деньги»; 47% вслед за Л. Д. Троцким полагают, что «не родился еще человек, который, занимаясь распределением благ, позабыл бы о себе»; 60% одобрили совет Н. Рокфеллера «не бойтесь больших расходов, бойтесь маленьких доходов»; добрая треть солидаризировалась с принципом М. Тэтчер «нет вечных друзей, нет вечных врагов, есть вечные интересы». Нетрудно распознать за этими остроумными фразами суровую идеологию утилитаризма, а попросту говоря – интеллектуального мещанства.

Имеет место наивная увлеченность романтикой «делания денег»; вместе с тем немало молодых людей отдают себе отчет в том, что частный бизнес в России – сложное и рискованное занятие. Один из первокурсников написал: «Совсем не просто быть предпринимателем. Предприниматель – это деловой человек, зачастую новатор, самоотверженно отдающий себя своему делу. Меня привлекает в предпринимательстве чувство хозяина собственного положения. Деньги являются универсальной социальной силой, обладатель денег может чувствовать себя независимым» (А. И.).

Приверженность идеологии утилитаризма – яркая черта постсоветского студенчества, отличающая его от студенчества советского, в большинстве своем вполне искренно разделявшего традиционный для русской интеллигенции антимещанский пафос. Как показали исследования социологов в начале 1960-х гг., 42,2% советских студентов стремились стать первоклассными специалистами, в совершенстве овладеть профессией; 39,3% готовились служить народу, приносить пользу Родине; 17,2% хотели бы стать настоящими коммунистами, всесторонне развитыми, высокоморальными людьми. Создать хорошую семью, воспитать достойных детей мечтали всего лишь 4% студентов, выгодно вступить в брак еще меньше – 2,3%, а желающих иметь много денег, проводить жизнь в развлечениях и удовольствиях практически не было – только 2 человека из тысячи опрошенных [12].

Постсоветское студенчество усердно стремится приобрести профессиональную компетентность (образование – ценный интеллектуальный капитал). Многие испытывают патриотические чувства, стремятся к самосовершенствованию, но все-таки не эти ценностные ориентации пользуются приоритетом. Для 70% первокурсников и 75% пятикурсников главной ценностью, определяющей смысл жизни, оказалось семейное благополучие. Причем около 40% придают семье статус терминальной (конечной) ценности, заявляя, что видят смысл своей жизни в «продолжении рода в детях своих», а 35% рассматривают семью как инструментальную ценность, способствующую достижению «содержательной и приятной жизни». Результат рационально объяснимый, но все-таки обескураживающий.

Судя по жизненным планам и футурологическим эссе в виде «писем из будущего», в структуре ценностей постсоветского человека семье отводится одно из трех мест:

1.       Средство обеспечения витальных (жизненно важных) материальных и духовных потребностей творческой личности, занятой внесемейной социально-культурной деятельностью, самореализацией в интересах общества, которое, в свою очередь, вознаграждает за труд. Эту позицию выражают высказывания: «Родственные и дружеские связи – моя поддержка и опора в этой сложной жизни» (М. Ф. ); «Многое, чего я достиг, – это благодаря поддержке любимых мною людей, их заботе, которую я очень ценю» (Р. О. ). 15–20% юношей и девушек занимают эту позицию.

2.       Паритет семьи и работы согласно формуле: счастье = хорошая семья + хорошая работа + хорошие друзья. Выпадение семьи из этого уравнения означает дестабилизацию личности. Например: «Вся моя жизнь состоит из моей семьи, работы и моих друзей. Я вся без остатка в этом» (А. А. ); «Я добилась всего желаемого: у меня чудесная, любящая, понимающая семья; я люблю и любима. У меня прекрасная работа, меня окружают замечательные люди» (Н. Г.); «Самое главное – любящая семья. Живу в достатке, сына вырастил, дом построил, дерево посадил, что еще нужно?» (В. Б. ). Это наиболее распространенная точка зрения, которую разделяют 65–75% нынешних студентов.

3.       Семья – высшая ценность, которой подчиняются все другие ценности, включая участие в общественном производстве (10–15%): «Как бы ни была интересна и любима работа, она никогда не заменит мне семью. Ради мужа и детей я готова пожертвовать всем» (М. Д.); «В 21 веке семья будет занимать главное место в жизни человека, в отличие от конца 90-х годов, когда люди отказывались заводить семью ради карьерного роста» (Н.Н.); «Как и многим женщинам, мне часто приходится разрываться между семьей и работой; и если вдруг придется выбирать – предпочту семью» (О. К.).

Итак, семейное благополучие, домашний уют, любящий спутник жизни, здоровые и умные дети кажутся нынешним молодым интеллектуалам приоритетной ценностью, несмотря на их патриархально-мещанскую окраску. Почему? Есть немало правды в следующем рассуждении: «Нынешние двадцатилетние привыкли к той мысли, что завтра не только может не быть светлым, но и вообще может не наступить. Вот почему национальная идея будущей России скорее всего будет заключаться в процветании каждого человека. В мещанском счастье отдельного индивида» (О.Н.).

Действительно, образованного и мыслящего русского человека не могут не тревожить те глобальные, национальные, региональные, наконец, житейские угрозы и опасности, которые окружают его со всех сторон. Крепкая семья – индивидуальный островок спасения от этих страшилищ.

Стремление к укреплению семьи нельзя не приветствовать, но смущает скептическое, если не сказать циничное, отношение современной молодежи к любви, романтике и прочим сантиментам. Провозглашенный когда-то Н. Г. Чернышевским принцип «умри, но не давай поцелуя без любви» одобряют менее 10%; четверть опрошенных считает, что «любовь – это иллюзия, что один человек лучше всех остальных», а в том, что настоящая любовь бывает лишь однажды, уверены не более 18% юношей и девушек. Кроме того, оформление семейных отношений большинство девушек планируют после 25 лет, когда они обеспечат себе социально-экономическую независимость, а юноши – еще позже. Таким образом, надо ожидать распространения браков по расчету, а не по любви. Рационализацию брачных отношений будем считать, вспомнив пушкинское «нас возвышающий обман», проявлением интеллектуализации общества.

Итак, простые утилитарные ценности, сочетающиеся с высокими жизненными притязаниями, привлекают, по крайней мере, две трети постсоветского студенчества, удаляя его от формулы полноценной интеллигентности. Обычно утилитаризм сочетается с эгоистической направленностью личности, а антимещанский пафос присущ альтруизму.

Рассмотрим теперь дилемму альтруизм – эгоизм.

Тестовые опросы показали, что эгоистическая направленность личности свойственна более чем половине современных студентов – 54,3%. Количество альтруистов в столичных городах – не более 20%, но в провинции их гораздо больше – до 45%. Студенты, не вошедшие ни в категорию эгоистов, ни в категорию альтруистов, отнесены к промежуточной категории конформистов. Причем выяснилось, что как эгоистическое, так и альтруистическое самоопределение размыты и обладают общими чертами. Так, национальный русский принцип «сам погибай, а товарища выручай» одобрили 65–75% студентов; далеко не для всех эгоистов приемлема максима «после нас – хоть потоп» (с ней согласились лишь 15% опрошенных); 80% привлекает эгоистический слоган «бери от жизни все!»; столько же, отбросив скромную сдержанность, стремятся к личному самоутверждению («если быть, то быть первым!»). С поговоркой «один за всех, все за одного» солидарны 33%, с отговоркой «один Бог за всех» – 22%, а лукавое умозаключение «если я не за себя, то кто за меня?» оказалось близким 55% постсоветских студентов. Интересно, что 45% пятикурсников согласились с тем, что «альтруизм спасет Россию», а 36%, видимо, законченные эгоисты, заявили, что «альтруист – психически ненормальный человек».

Чтобы полнее определить отношение студентов к эгоизму и альтруизму, было предложено завершить и прокомментировать два утверждения: «Всякий человек немного альтруист, но я …» и «Всякий человек немного эгоист, но я …». Обнаружились убежденные эгоисты, противостоящие им убежденные альтруисты и промежуточная группа, объединяющая «эгоистических альтруистов» и «альтруистических эгоистов». Обратимся к цитатам.

Убежденные эгоисты: «Каждый человек немного эгоист, но я эгоист сильный» (К. К); «Я очень сильная эгоистка. Сегодняшняя жизнь слишком сложна, жестока и беспощадна, в ней можно выжить, рассчитывая только на себя, полагаясь на свои собственные силы» (Ю. К. ); «Эгоизм – это признак нашего времени, ведь по-другому в этом жестоком мире не выжить. К сожалению, про альтруизм все уже давно забыли» (Т. М.); «Быть полноценным альтруистом в современном обществе опасно для жизни» (Н. Л.); «Эгоизм – качество, совершенно неотъемлемое от удачливого и благополучного современного человека. Как ни печально это звучит, но герой нашего времени – эгоист! Вот я и овладеваю постепенно искусством эгоизма» (О. Б.); «Всякий человек немного эгоист, и я думаю, что это хорошо. Нужно уметь любить себя, чтобы любить других людей» (Е. К. ); «Эгоизм – естественное качество каждого человека. Я могу логично обосновать, что любой человек – эгоист, и поэтому к так называемым альтруистам отношусь, по крайней мере, с подозрением» (А. К.).

Вот рассуждения промежуточной группы: «Я не скрываю того, что я эгоистка. Все люди – эгоисты. Но то, что я готова на многое во благо общества и человечества, тоже располагает к какому-то выводу» (Т. К.); «Всякий человек – немного эгоист, но я счастлив, когда удается доставить радость другому человеку» (В. Л.); «Я от природы альтруист, но считаю, что в современных условиях просто необходимо быть немного эгоистом» (А. Х.); «Всякий человек немного эгоист, но я верую в то, что люди по природе добры и стараюсь быть терпимой к их недостаткам. Без альтруизма человечество бы погибло» (В. С.).

Убежденные альтруисты заявляют о себе достаточно громко: «Я по своему характеру всегда была и буду альтруистом» (О. Ж.); «Настоящих альтруистов в нашем мире немного, но пока они есть, мы можем надеяться на улучшение нашей жизни» (Е. Ч.); «Я альтруист в полной мере. Мне хочется делать людям добро и помогать им бескорыстно, особенно тем, кто действительно в этом нуждается. А без любви к другим не стоит и жить» (М. Р.); «Настоящий альтруизм, по-моему, не означает, что человек думает только об интересах других людей. Это тот, кто одинаково хорошо и охотно может решать и свои, и чужие проблемы» (Т. К.); «Мне очень приятно помогать людям и совершать добрые поступки, ведь после этого на душе праздник» (Ю. Д.).

Приведенные высказывания – лишнее доказательство раскола постсоветского поколения. Создается впечатление, что убежденные эгоисты и убежденные альтруисты – жители разных планет. Эгоисты живут на планете, где «человек человеку волк», где никто не «считает эгоизм грехом, потому что он может быть дорожкой к успеху» (А. Ч.). Эгоисты убеждены, что они живут по нормальным естественным законам, ибо «можно логично обосновать, что любой человек – эгоист». На планете альтруистов действует гуманистическая этика, основанная не на формально-логической интерпретации инстинкта самосохранения, а на чувствах человеколюбия, милосердия, доброжелательности, взаимопомощи, отличающих человека от не знающих сострадания животных.

Русское православие и русская классическая литература всегда были альтруистичны, именно они послужили питательной почвой для формирования этического самосознания русской интеллигенции.

Расширение в наши дни эгоистической направленности этого самосознания следует признать естественным следствием распространения технократического мышления – одной из примет наступающей информационно-компьютерной цивилизации. Опасность технократического мышления видится в том, что оно означает деградацию гуманности и рост бездуховности в обществе. Психологи толкуют его следующим образом: «Технократическое мышление – это мировоззрение, существенными чертами которого является примат средства над целью, цели над смыслом и общечеловеческими интересами, техники (в том числе и психотехники) над человеком и его ценностями. Технократическое мышление – это Рассудок, которому чужды Разум и Мудрость. Для технократического мышления не существует категорий нравственности, совести, человеческого переживания и достоинства» [13].

Совершенно очевидно, что технократическое мышление органически присуще интеллектуалу-эгоисту и не может удовлетворить альтруистически ориентированного интеллигента, потому что, увеличивая комфорт и утилитарное благополучие, технократизм безгранично наращивает производство и потребление, истощает природные ресурсы, ухудшает экологию, увеличивает зависимость человека от техносферы и в конечном счете усугубляет глобальный кризис.

Около 5% наиболее чутких гуманистов из студенческой среды ощущают технократические угрозы. Показательны рассуждения: «Техника, безусловно, облегчает жизнь, но человек и сам становится похожим на механическое существо, повторяя изо дня в день определенные алгоритмы. Человек глупеет от техники и перестает размышлять над вопросами такого типа, как «Для чего?», «Каким образом?», «Почему?». Если человек с ранних лет привыкает бездумно нажимать на кнопки, то со временем он деградирует и не задумывается, почему же все-таки дважды два именно четыре, а не десять. Нельзя полностью уходить в виртуальный мир, отказываться от человеческого общения. Мы все – дети цивилизации, особенно нынешнее молодое поколение. Но ни в коем случае мы не должны забывать о единстве с природой» (А. С.).

Распространение технократического мышления проявляется в приоритете мещанских интересов, антипатриотизме, примитивном стяжательстве, пренебрежении якобы архаичным культурным наследием, воплощенным в книге и в библиотечных фондах.

Мне кажется, что надежным индикатором способа мышления может служить отношение к книге в традиционном бумажном её обличии. Если для человека книга всего лишь источник информации и он горячо ратует за преобразование пыльной книжной культуры в прогрессивную электронную форму, то этот человек – технократ-интеллектуал. Если для кого-то книга – мистическая связь человеческих душ, оцифровать которую недопустимо и невозможно, то такой человек – гуманист-интеллигент. Что же показал этот индикатор?

Литературоцентризм в XIX–XX вв. был отличительной особенностью российской духовной жизни, питательной средой и цитаделью русской интеллигенции. К сожалению, современные литераторы растеряли репутацию пророков, просветителей и «инженеров человеческих душ», что подтвердили и наши данные: 6% студентов-гуманитариев не читают на досуге художественную литературу, русская классика привлекает 27%, более 60% не обращаются к отечественным современным авторам, а иностранной литературой не интересуется одна треть. Опросы показали, что заинтересованно следят за литературным процессом, периодически читают толстые художественно-литературные журналы менее 5% студентов; а 22,8% не смогли назвать ни одного современного литератора.

Можно констатировать, с одной стороны, укорененность гуманитарного студенчества в русской книжной культуре, наличие воспитанного с детства навыка общения с книгой, с другой – постепенное отмирание этих корней, пренебрежение книгой как культурной ценностью. Распад литературоцентризма и отрыв молодой интеллигенции от классического культурного наследия очень опасны. Они делают невозможным сохранение в наступившем столетии национально-культурной идентичности, исторически сложившегося цивилизационного своеобразия России, делая проблематичным благополучное преодоление нынешнего кризиса в ближайшем будущем.

В настоящее время человечество находится на распутье коммуникационных каналов: традиционные книжно-бумажные каналы конкурируют с электронными каналами. Нужно уметь защитить свой менталитет от информационных перегрузок и злонамеренного манипулирования, т. е. сохранить самостоятельность и творческую продуктивность личного мышления. Показателем может служить отношение к средствам массовой информации. Телевидение сопровождало детство большинства молодых людей, но, повзрослев, они стали относиться к нему более избирательно. Выяснилось следующее: 20% не смотрят телевизор вообще, 25% смотрят случайно и выборочно; студентов, проводящих у телевизора более 20 часов в неделю, около 15%. Распространено критическое отношение, если не сказать отвращение, к содержанию массовой коммуникации. Студент А. Б. сформулировал закон этической цензуры: «недопустимы три «П» – порнография, преступление, политика».

Зато для 75% студентов Интернет стал обыденным коммуникационным средством. Для 72% он служит источником учебной информации (некоторые студенты благодаря Интернету вообще отказываются от учебной литературы); 63% пользуются электронной почтой; 30% привлекает эстетическая и развлекательная информация, в том числе игры, чаты, мультимедиа и т. д.; 16% интересуются новостями и оперативной информацией. В наши дни всего 10–15% студентов-гуманитариев не пользуются услугами Интернета; компьютерная грамотность стала массовым явлением. Можно сказать, что в России свершилась компьютерная революция, и авангардом ее, бесспорно, является постсоветское студенчество.

Итак, что же получилось в итоге? Постсоветскому студенчеству в равной мере присущи и технократические, и гуманистические установки, хотя имеются и компромиссные суждения. Кто-то радуется тому, что «традиционный бумажный вид книг, газет, журналов заменится электронной формой, и любой источник информации, независимо от его местонахождения, станет доступен по принципу «здесь и теперь» (А.М.). А для другого студента «книга остается чем-то святым, это не просто чтение, это погружение не только в мир автора, но и параллельно – в мой собственный; это позволяет отстранится от суеты, которой заполнено все окружающее» (Н. Б.).

Сказанное позволяет сделать вывод, что большинство постсоветского студенчества – это молодые люди, сознательно и целенаправленно стремящиеся к полноценной самореализации. Некоторые, поддаваясь соблазнам утилитаризма и глобализации, идут по пути мещанской интеллектуализации, другие не отказываются от традиционных этических ценностей русской интеллигенции. И тех, и других привлекает идеал всесторонне развитой активной личности. Например: «Я хочу шагать в ногу со временем, быть более коммуникабельной, владеть всеми средствами современной электроники, иностранными языками, быть современной и, естественно, любимой девушкой» (Т. Г.); «Я с гордостью ощущаю себя полноценной личностью, нужным другим людям человеком» (О. В.); «Останавливаться на достигнутом не собираюсь! В жизни столько интересного, множество мест, где обязательно нужно побывать, тысяча дел, которые нужно сделать, миллион книг, которые нужно прочитать» (М. Д. ); «Сейчас неограненный алмаз моего детства превращается в бриллиант моей самостоятельности. И он уже блестит и радует глаз ювелира, то есть меня, четкостью своих граней. Хотя основная работа еще впереди, но я работы не боюсь, а начальный результат стимулирует продолжение кропотливого труда» (О. Б.).

В заключение ответим однозначно на вопросы, сформулированные выше. Уходит ли русская интеллигенция с исторической арены? Нет, не уходит, а происходит закономерная смена советского поколения интеллигенции новым, постсоветским поколением русской интеллигенции. Постсоветское поколение, как и все предыдущие поколения, включает в свой состав и полноценных интеллигентов, соответствующих формуле интеллигентность = образованность + креативность + антимещанское этическое самоопределение, и интеллектуалов — образованных и творческих людей с утилитарным самоопределением. Доля интеллектуалов – эгоистически ориентированных технократов – в настоящее время возрастает, и это представляет опасность для России в XXI веке. Поэтому программы формирования интеллигентов в российской высшей школе весьма важны и актуальны.

Список литературы

1.       Гранин Д. Интеллигенция: что с ней? где она? // Час пик. 1997. 17 сент.

2.       Гранин Д.А. Об интеллигенции // Гранин Д.А. Тайный знак Петербурга. – СПб., 2001. – С. 171.

3.       Покровский Н.Е. Прощай, интеллигенция! // На перепутье (Новые вехи): Сб. статей. – М., 1999. – С. 50.

4.       Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). – М., 1991. – С. 231.

5.       Кураев М.Н. Нужна ли России интеллигенция в XXI веке? Петербург. Интеллигент, Филистер // Феномер Петербурга: Тр. 2-й Междунар. конф. – СПб., 2001. – С. 154.

6.       Перестройка. Десять лет спустя. – М., 1995. – С. 111–112.

7.       Формирование российского интеллигента в университете. – СПб.: Гуманит. ун-т. профсоюзов, 2000. – 228 с.

8.       Колокол. 1 июля 1862 г.

9.       Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Т. 1. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. – СПб., 1907. – С. 16.

10.   Каган М.С. Воспроизводство российской интеллигенции как педагогическая проблема // Формирование российского интеллигента в университете. – СПб., 2000. – С. 130–133.

11.   Яркова Е.Н. Утилитаризм как тип культуры: концептуальные параметры и специфика России. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. – 392 с.

12.   Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале общественного мнения. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. – М., 2001. – С. 159–222.

13.   Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. – М., 1994. – С. 211.

http://ellib.gpntb.ru/subscribe/index.php?journal=ntb&year=2005&num=2&art=2