ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В СОВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ
(1917 - 1991)

Алпатов Владимир

·                     Аннотация:
СТАТЬЯ Никиты Покровского "Прощай, интеллигенция!" ("Независимая Газета", 10.04.97 г.) звучит как приговор. Из тех, что окончательны и обжалованию не подлежат. Автор констатирует клиническую смерть российской интеллигенции как определенного социального (и духовного) феномена. Он считает это утратой всемирно-исторического масштаба, происшедшей в тот момент, когда интеллигенция нужна как воздух. Не только и даже не столько в России, сколько в мире, исчерпавшем логику "экономического человека" и доросшем до понимания значения духовных ценностей. Трудно не согласиться с Никитой Покровским, что сегодня в России интеллигенция агонизирует. Она утратила статус, материальный достаток, привычный образ жизни, сознание своей значимости. Из нелюбимой, но уважаемой стала просто ненужной. Реликт ушедшей эпохи, живой труп. Как мы дошли до жизни такой? И действительно ли интеллигенция пережила свое время? Все зависит от точки зрения на предмет. Никита Покровский считает российскую интеллигенцию продуктом анормального общественного развития (если нормой признать Запад). Позднее, неупорядоченное, дисгармоничное развитие рыночных отношений сделало возможным появление целого слоя людей не от мира сего, руководствовавшихся не столько рациональной целесообразностью, сколько абстрактными гуманистическими идеалами. Коммунистический режим - явное отклонение от нормы - парадоксально продлил историческое существование интеллигенции. Когда же и в России смыслом жизни стали деньги, интеллигенция превратилась в анахронизм. Объяснение феномена российской интеллигенции исходным несовершенством отечественного рынка само нуждается в объяснении. Во многих странах развитие товарно-денежных отношений шло тяжело и драматично, но нигде не породило такого племени чудаков, больше думающих о мире, чем о себе. Специфичные экономические условия интеллектуальной деятельности — условие необходимое, но не достаточное. Мне представляется более плодотворным поиск разгадки этого уникального явления в российском социуме в целом, в его сложных отношениях с окружающим миром. К середине прошлого века - времени интенсивного формирования национальной интеллигенции - Россия оказалась перед необходимостью модернизации привычных форм жизни. В период промышленного переворота ее историческое отставание подрывало безопасность страны, что показала Крымская война, В мире, переходившем под контроль нескольких передовых государств, держать огромное пространство в центре Евразии традиционными военно- административными методами становилось все труднее. Обилие языков, верований, культур сильно осложняло задачу. Россия должна была обновить свои основания или погибнуть. Внешне не мотивированные, напряженные, доходящие до экзальтации нравственные, идейные, общественные искания российской интеллигенции были поиском формулы бытия неповоротливого гиганта в динамичном и агрессивном мире. Они шли с явным перебором, но ведь и задача почти нечеловеческая. Два-три поколения российских интеллигентов проделали огромную работу, имеющую не только историческую ценность. Дети российского космоса, они мыслили глобальными категориями. И они будут востребованы в глобализирующемся мире. Большевики унаследовали многосложную российскую пробле- <…> рали и правосознания, что в итоге предопределило крушение режима. Но в свое время он был достаточно эффективным. Поэтому поле сотрудничества интеллигенции с режимом было шире, чем полагает Никита Покровский. Положение постсоветской России ничуть не проще, чем у ее исторических предшественников. Опять нагонять, отвоевывать место под солнцем в неблагоприятной внутренней и внешней ситуации. Казалось бы, самое время мобилизовать интеллектуальный потенциал общества. АН нет, он разбазаривается, как и многое другое. Почему же на этот раз интеллигенция оказалась невостребованной? Дело не в приходе рынка как такового. В странах с рыночной экономикой ценят и хорошо оплачивают высококвалифицированный умственный труд. И, первоклассные специалисты, талантливая молодежь бегут от постсоветского антиинтеллектуализма, ни в грош не ставящего интеллект. Дело в характере нашего єрынкаЋ. Его основной смысл заключается в превращении природных ресурсов богатейшей страны в зарубежные активы немногих сограждан. Такому "рынку" интеллект не нужен, даже вреден. Вреден, поскольку задает лишние вопросы и мешает заниматься делом. Конечно, на подобной основе далеко не уедешь. Не создашь дееспособного государства и процветающего общества. И, что имеешь, потеряешь. Но для временщиков это никогда не было аргументом. Так что судьбы России и ее интеллигенции сцеплены намертво. Спастись или погибнуть они могут только вместе. (Виктор Кувалдин)

Интеллигенция в советском обществе (1917 - 1991)

Проблема интеллигенции в последнее время обсуждалась уже не раз. Однако, как нам кажется, при ее рассмотрении многое упускается из виду. Один из примеров - статья Никиты Покровского "Прощай, интеллигенция!" В ней немало интересного, но по крайней мере две ее особенности кажутся спорными. Прежде всего, интеллигенция рассматривается Покровским слишком узко: как некий замкнутый слой, абсолютно противопоставленный власти (и, видимо, народу, о котором в статье не говорится). Но, во-первых, между интеллигенцией и властью были и промежуточные слои, особенно значимые в позднесоветский период. Можно ли рассматривать как людей, противопоставленных власти, скажем, поминаемых в статье Михаила Калатозова и Александра Фадеева? Оба были одновременно деятелями искусства и чиновниками высокого ранга. Да и многие представители власти, начиная с самого Ленина, вышли из интеллигенции, и нельзя говорить, что они на сто процентов отказались от ее традиций. С другой стороны, для очень многих людей, выросших в советское время, особенно в 20-50-е гг., вопрос сознательного выбора отношения к власти, о котором много пишет Никита Покровский, просто не стоял: это изначально была "своя" власть. Называть такое отношение "сервилизмом" некорректно.

Во-вторых, подход Покровского слишком неисторичен. Он четко противопоставляет эпоху с 1917 по 1991 г. тому, что было до и после нее, но сами эти годы выглядят у него как нечто единое. С одной стороны, "антиинтеллектуалистская советская власть" всегда была одной и той же и преследовала одни и те же злые цели. С другой стороны, ей противостояла интеллигенция, которая могла менять стратегии отношения к власти, но также всегда представляла собой тот же самый слой. Но история и в эти годы не останавливалась.

Нам хочется рассмотреть судьбу интеллигенции в СССР именно в историческом аспекте и по возможности безоценочно (работы типа статьи Никиты Покровского уж слишком стремятся расставить отметки всем). Такая работа требует большого объема, поэтому мы вынуждены ограничиться тезисным изложением основных положений, опуская большую часть доказательств и весь научный аппарат. Однако хотелось бы не делать временных ограничений и рассмотреть, пусть бегло, весь советский период.

Под интеллигенцией мы понимаем социальный слой людей, занятых умственным трудом вне сферы управления. То есть термин понимается достаточно широко. К интеллигентам мы будем относить и элитного профессора, и сельского учителя, и либерала-западника, и "черносотенца". Мы, однако, будем отделять от интеллигенции, с одной стороны, рабочих, крестьян, работников сферы обслуживания и т.д., с другой стороны - работников сферы управления (номенклатуры в широком смысле), хотя как-то надо будет учитывать существование промежуточных слоев между каждой из этих групп и интеллигенцией.

И одно содержательное ограничение. Речь будет идти лишь об интеллигенции, связанной с русской культурой (так называемые русскоязычные независимо от этнической принадлежности).

Вопросы, связанные с историей интеллигенции на Украине, в Прибалтике, Средней Азии и т.д., рассматриваться не будут.

1

В первые годы после революции интеллигенция в России, а затем СР делилась на две категории: старую и новую. Старая интеллигенция, сложившаяся до революции, поначалу численно преобладала и составляла основную часть квалифицированных кадров. Ее политически активная часть либо погибла в годы гражданской войны, либо ушла вольно или вынужденно в эмиграцию. Те, кто остался на родине, в основном были политически пассивны. До революции они могли иметь разные взгляды, от умеренно левых до правых; одни из них не приняли революцию с самого начала, другие поначалу ее приветствовали. Но почти вся старая интеллигенция к началу 20-х гг. отрицательно относилась к новому строю и не принимала новую систему ценностей. Однако политически пассивные интеллигенты и не помышляли о какой-либо активной борьбе. Меньшинство пассивно сопротивлялось власти, идя на бойкот, саботаж, уходя во "внутреннюю эмиграцию". При этом для большинства желание честно работать по специальности независимо от характера власти оказывалось сильнее. Прежние идейные различия, долго остававшиеся значимыми в эмиграции, в СССР потеряли актуальность. Главным было негативное отношение к новой власти, для большинства, однако, не мешавшее сотрудничеству с ней. В массе старая интеллигенция стала даже консервативнее, чем раньше; некоторые интеллигенты признавались, что стали националистичнее. Россия "которую они потеряли", до революции не во всем приемлемая, теперь стала идеалом. Общим местом было ощущение того, что интеллигенция "потеряла удельный вес" в новом обществе.

2

Расслоение старой интеллигенции шло не столько по идейным, сколько по социальным признакам: она распалась на "бывших" и "спецов". В категорию "бывших" попали люди профессий, потерявших актуальность или связанных с особо быстрой сменой кадров, представители особо подозрительных для власти слоев или просто те, кто особенно был выбит из колеи. "Бывшие" жили случайной работой, часто деклассировались и не видели для себя перспектив. Часть из них выпала из интеллигенции вообще. "Спецы" продолжали активно работать по своей профессии. Они были нужны власти уже потому, что их некем было заменить. Однако они чувствовали, что их относительное благополучие может оказаться временным: власть их терпит до тех пор, пока они не подготовят себе на смену новую, советскую интеллигенцию. Относительно изолированное положение старой интеллигенции в 20-е гг. давало ей возможность самовоспроизводиться: их дети обычно воспитывались в их же традициях.

3

Новая, советская интеллигенция, для которой советская власть была "своей", поначалу была численно невелика. Ее ядро составили интеллигенты-коммунисты. После революции ее рост шел за счет двух источников. Во-первых, поначалу она пополнялась за счет части интеллигентов, сформировавшихся до революции, обычно и раньше левых взглядов. Это были часть эсеро-меньшевистской интеллигенции и маргиналы старой интеллигенции из получивших образование "кухаркиных детей", и преодолевших черту оседлости евреев. Среди таких людей бывали приспособленцы, но для многих новый строй был приемлемее старого. Во-вторых, новая интеллигенция быстро стала расширяться за счет молодежи, этот источник пополнения оказался с 20-х гг. основным. Наиболее перспективной ее частью стали "выдвиженцы" из числа рабочих и крестьян. Большую роль в пополнении новой интеллигенции играла также молодежь из "угнетенных при царизме" национальностей: евреев, армян и др. С наибольшим трудом попадала в ряды новой интеллигенции молодежь из старой интеллигенции, поскольку в 20-е гг. и в первой половине 30-х гг. существовали серьезные ограничения для этого. Младшее поколение органично усвоило марксизм и советскую систему ценностей. Но если советские интеллигенты с дореволюционным стажем когда-то сделали сознательный выбор, то у одежи выбора не было: они не знали другого.

4

В 20-е гг. две категории интеллигенции были резко поляризованы. Поляризация связывалась с партийностью: старая интеллигенция словно была беспартийна, новая состояла из коммунистов и комсомольцев. Слой революционной некоммунистической интеллигенции, в первую очередь из эсеров и меньшевиков, быстро сошел на нет: одни погибли или эмигрировали, другие вошли в советскую интеллигенцию, многие из них "признали ошибки" и вступили в ВКП(б).

В 20-е гг. из старой интеллигенции стал выделяться слой "беспартийных" большевиков" типа академиков Николая Марра и Абрама Иоффе. Они старались от сотрудничества с властью перейти к слиянию с ней и сблизиться с новой интеллигенцией, сохраняя при этом старые связи. До конца 20-х гг. таких людей было немного.

5

Ситуация в годы нэпа была относительно стабильной. Новая интеллигенция численно увеличивалась. Но роль старых "спецов" оставалась преобладающей. Власть была лояльна к тем старым интеллигентам, которые сотрудничали с ней, ограничиваясь периодическими репрессиями против "бывших" и слишком явных идейных противников. Но необходимость "спецов" считалась временным явлением "переходного периода". Показательно учреждение Коммунистической академии, которая по первоначальному замыслу постепенно должна была заменить Академию наук. Отношения между двумя группами интеллигенции были неприязненными. Новая интеллигенция видела в старой не только идейную, но и профессиональную отсталость. Старая интеллигенция замечала, что новая интеллигенция в большинстве менее квалифицированна, и предпочитала отождествлять "критически мыслящую" часть интеллигенции с интеллигенцией вообще. Нередко советски настроенная молодежь выступала в качестве "ударной силы" во время кампаний против старой интеллигенции.

6

Сравнительно стабильная ситуация закончилась в 1928-1929 гг. Началось наступление власти на старую интеллигенцию, продолжавшееся с небольшими перерывами до середины 30-х гг, Акции против "бывших", начиная с "Шахтинского дела" 1928 г., распространили и на "спецов". Затем последовали "дело Промпартии", чистка военспецов в армии, "академическое дело", "дело Чаянова-Кондратьева". Последнее крупное дело такого рода - дело "Российской национальной партии" 1933-1934 гг. Завершился этот период высылкой "бывших" из Ленинграда после убийства Сергея Кирова. Речь шла о ликвидации старой интеллигенции как особого социального слоя, в целом настроенного критически по отношению к системе и не принимавшего ее ценности. Власти казалось, что изъятие части специалистов не нанесет большого ущерба, поскольку в ряде областей уже сформировалась новая интеллигенция, соединявшая преданность советским идеям с достаточным уровнем знаний; больше это, правда, относилось к практическим сферам, чем к науке (к тому же с начала 30-х гг. и часть заключенных "спецов" работала по профессии в режимных учреждениях ОГПУ-НКВД). О судьбе "неактуальных" дисциплин вроде славянской филологии или истории Древнего Востока просто не вспоминали. Власть, однако, не ставила задачу физически уничтожить всю старую интеллигенцию, которую еще нельзя было полностью заменить новой. Власть хотела, ударив по одной части старой интеллигенции, заставить другую часть стать полностью советской. В это же время начинается активная поддержка "беспартийных большевиков", часть из которых вступает в партию. Группа "спецов" поляризуется: одни либо попадали в лагерь или ссылку, либо оказывались без работы, другие сближались, хотя бы внешне, с новой интеллигенцией. Последняя в первой половине 30-х гг. мало изменилась по сравнению с 20-ми гг., но выросла количественно.

7

Описанные выше кампании еще не закончились, когда государственная политика уже начала постепенно меняться. Отметим такие ее вехи: роспуск РАППа в 1932 г. и образование единого Союза советских писателей в 1934 г., отмена Сталиным решения о сносе храма Василия Блаженного в 1933 г., постановления о преподавании отечественной истории, обнародованные в 1936 г., закрытие Коммунистической академии в 1936 г., перевод письменностей народов СССР на кириллицу, активно начавшийся в 1937 г., введение обязательного преподавания русского языка во всех национальных школах в 1938 г. От интернационализма шли к национализму, начался откат к дореволюционным традициям, маскируемый сохранением прежних официальных лозунгов. Революция вступила в эпоху "термидора". Новая волна репрессий, достигшая пика в 1937-1938 гг., качественно отличалась от прежней. Для Сталина наибольшую опасность стали представлять не "бывшие" или "спецы", а новая номенклатура и новая интеллигенция (к тому времени - уже основной резерв номенклатуры). Они и стали объектом репрессий. Те, кто уцелел, безраздельно верили тому, что говорил Сталин.

8

Репрессии 1937-1938 гг. были столь широкомасштабны, что затронули все социальные слои, включая старую интеллигенцию. Она, однако, не была их специальным объектом. Нередко из пострадавших по одному и тому же делу первой половины 30-х гг. одних в 1937-1938 гг. расстреливали, другие возвращались к нормальной работе. В Конституции 1936 г. исчезла категория "лишенцев", "бывших" уравняли в правах с прочими гражданами; тогда же ослабляются, а позднее и совсем снимаются ограничения по социальному происхождению при поступлении в вузы, партийный устав 1939 г. облегчил для интеллигентов прием в партию. Разрыв между партийными и беспартийными интеллигентами (и тем более между комсомольцами и "несоюзной молодежью") стал стираться. В то же время усилился идеологический контроль над деятельностью любых интеллигентов. Грань между старой и новой интеллигенцией, еще ощутимая в старшем поколении, почти стерлась среди более молодых. Средний возраст сохранившейся старой интеллигенции повышался, а ее самовоспроизводство стало сходить на нет. Дети старых интеллигентов, уже имевшие меньше, чем раньше ограничений для получения образования, чаще входят в новую интеллигенцию. Студенчество конца 30-х гг. {см., например, ИФЛИ), очень пестрое по социальному происхождению, довольно прочно стоит на советских, марксистских и, несмотря на смену политики, на интернационалистских позициях.

9

Война на время примирила между собой власть и всю интеллигенцию. Лишь сравнительно небольшая часть как старой, так и новой интеллигенции перешла на сторону противника. В годы войны были в основном сняты еще оставшиеся ограничения в отношении старых интеллигентов.

10

Во время войны и сразу после нее окончательно выявилась новая государственная политика: обращение к патриотическим ценностям, открытие приоритетов русской науки и техники, введение погон, улучшение положения православной Церкви, возрождение ранее считавшегося реакционным панславизма в связи с образованием социалистического лагеря и др. Власть исходила из своих целей, но объективно шла навстречу желаниям старой интеллигенции, которая это оценила. Старые интеллигенты и боялись, и уважали власть, под руководством которой Россия победила в мировой войне, достаточно многие из них стали входить в сталинскую элиту. Окончательно сформировалась система званий, премий, пайков, казенных дач и т.д. Например, еще в 30-е гг. звание члена-корреспондента АН СССР не спасало от голодной в буквальном смысле жизни, теперь оно автоматически включало ученого в "категорию высокооплачиваемых. В обмен старые интеллигенты должны были цитировать Сталина в своих трудах и подписывать коллективные письма протеста против тех или иных действий США. Для кого-то это было осознанным лицемерием, но для многих новая официальная линия более соответствовала их патриотическим убеждениям, чем линия 20-30-х гг. Для Сталина старая интеллигенция, изначально политически неактивная, напуганная репрессиями и патриотически настроенная, была более верным союзником, чем многие коммунисты.

11

Новая интеллигенция после войны теряет былую идейную однородность. Недолгое существование антигитлеровской коалиции, знакомство с западной культурой в "трофейном" варианте, образование государства Израиль остро поставили проблему западничества, не очень актуальную в 20-30-е гг. Она коснулась кое-кого и из старой интеллигенции: Анна Ахматова назвала в 1945 г. англичанина Исайю Берлина "гостем из будущего", что, может быть, сказалось на ее судьбе. Но восприимчивее к западному влиянию оказалась новая интеллигенция, воспитанная в традициях интернационализма. Однако появившийся интерес к Западу противоречил начавшейся холодной войне. Началась "борьба с низкопоклонством". Дореволюционные традиции, часто на деле западного происхождения, оценивались положительно как национальные, а идущие с Запада новации отвергались. Борьба с "безродным космополитизмом" вылилась в кампанию против евреев прежде всего потому, что они выглядели в глазах власти людьми, лишенными исконных национальных корней в СССР, перспектива массовой эмиграции в Израиль, страну явно прозападной ориентации, еще более обостряла ситуацию. Если ранее еврейская интеллигенция была очень просоветской, то после кампаний 1948-1949 гг. и 1952-1953 гг. ее настроения резко изменились. Впрочем, антизападная кампания стала в 1948-1950 гг. перерастать (возможно, в связи с какой-то подспудной борьбой наверху) в кампанию в духе начала 30-х гг. Под огонь критики попали и патриотически настроенные старые интеллигенты вроде академика Виктора Виноградова. Но Сталин, выступив по вопросам языкознания, открыто взял под защиту старую интеллигенцию и русскую дореволюционную науку.

К началу 50-х гг. в новой интеллигенции четко выделились два крыла. Одни прежде всего из "выдвиженцев", искренне ненавидели "поджигателей войны" и "космополитизм", другие в душе не принимали происходившие кампании и не одобряли обращения к русским национальным ценностям. Назревала подспудная оппозиционное последних, не выходившая наружу в связи с жесткостью режима.

12

Смерть Сталина и победа Хрущева в последующей борьбе за власть вновь изменили официальную идеологию. Был не вполне последовательно взят курс на возвращение к интернационализму 20-30-х гг. и расширение связей с Западом. Хрущев по личным причинам идеализировал 20-е гг. и разоблачал все связанное с эпохой Сталина. Это соответствовало позициям значительной и наиболее активной части новой интеллигенции, особенно ее молодого поколения. Еще сильнее раскололо новую интеллигенцию разоблачение культа личности на XX съезде КПСС. Освобождение заключенных и реабилитация погибших, начатые до съезда, были поддержаны почти всеми, включая будущих "черносотенцев", но публичные разоблачения целого периода советской истории окончательно развели ортодоксальных коммунистов и "шестидесятников*. Последние тогда еще независимо от партийности ощущали себя коммунистами по убеждениям, но ориентировались все в большей степени на диалог с Западом. Они формировались в основном из молодежи. "Шестидесятники" полностью поддержали разоблачения Хрущева, отвергли сталинский курс и великодержавность и- сходились с властью в идеализации 20-х гг. Они активно осваивали западный культурный и научный потенциал. Тогда еще речь шла о равноправном диалоге с Западом, но не о полном принятии западной системы ценностей. "Шестидесятникам" противостояли "консерваторы", ранее вполне принявшие позднесталинскую идеологическую линию и не хотевшие от нее отказываться.

13

Позиция власти в лице Хрущева и позиция западнической интеллигенции имели объективные точки соприкосновения, нередко они поддерживали друг друга. Но западники-"шестидесятники" постоянно "забегали вперед, где-то возрождая традиции бескомпромиссного "комсомольского авангардизма" 20-х гг. Если старая интеллигенция после окончания гражданской войны никогда не пыталась выступать как самостоятельная политическая сила и не шла на открытые конфликты с властью, то эта часть новой интеллигенции, пока еще принимая основные идеологические постулаты системы, пыталась играть самостоятельную роль. Отношения "шестидесятников" с властью, среди которой было немало сторонников позднесталинской "державной" идеологии, все более осложнялись, а позиция Хрущева становилась все более противоречивой: он то стремился к диалогу с западниками, то начинал кампании за "идеологическую чистоту". Свержение Хрущева в 1964 г. положительно восприняли все слои общества, кроме западнической интеллигенции, что сразу поссорило последнюю с властью.

14

В период с 1964 по 1985 гг. идеологическая линия власти была эклектичной и непоследовательной. Хрущевский курс был отвергнут, но и. к позднесталинскому курсу до конца не вернулись. Отношение власти к интеллигенции было не столько враждебным, сколько равнодушным. Главным требованием было сохранение приличий и внешней лояльности, что считалось важным для поддержания стабильности. Идейные противоречия не устранялись, а загонялись вглубь. Идейный раскол интеллигенции постепенно усиливался, хотя не всегда получал внешнее выражение.

15

Основной опорой власти среди интеллигенции была ее официально-коммунистическая часть. Номенклатура уже давно не формировались из "рабочих от станка": ее резервом была сначала новая интеллигенция в целом, а затем та ее часть, которая строго соблюдала все ритуалы и не показывала открытое стремление к западничеству. Жесткой грани между этим слоем и номенклатурой не было. Образовался, в частности, влиятельный промежуточный слой людей, которых можно было бы назвать "консультантами". Эти люди, более образованные, чем собственно номенклатура, создавали ей идеологическое и техническое обеспечение, писали справки, речи и т.д.; они составляли периферию номенклатуры, не теряя связи с собственно интеллигенцией, и нередко пробивались наверх. В целом официально-коммунистическая часть интеллигенции внутренне не была едина. Многие, особенно люди сформировавшиеся в 20-40-е гг., а среди более молодых - в наибольшей степени рядовые неэлитные интеллигенты в провинции оставались коммунистами по взглядам. Однако когда-то живые и мощные идеи со временем выхолащивались и ритуализирова-лись. Искренняя вера в официальные идеи в интеллигентском общественном мнении, особенно среди элиты больших культурных центров, стала непрестижной. В официальную часть интеллигенции и в "консультанты" все больше шли из чисто карьерных соображений. Среди таких людей немало было циников, открыто повторявших партийные документы, а в душе все больше убежденных в том, что западная система ценностей выше советской. Такие люди часто выступали в роли покровителей откровенных западников.

16

Старая интеллигенция с 50-х гг. стала сходить со сцены просто в силу смены поколений. Те, кто воспитывались в прежних традициях, не составляли особого слоя и были неоднородны.

17

Возвращение к идеям, свойственным старой интеллигенции, но без генетической связи с ней произошло в 60-70-е гг. в иной социальной среде. Часть советской интеллигенции, обычно родом из крестьян, к тому времени полностью или частично разочаровалась в коммунистических идеалах, но сохраняла патриотизм и недоверие к Западу. С ними сходились интеллигенты в первом поколении, тоже из крестьян, не потерявшие связи с консервативно-патриархальной (не интеллигентской!) традицией. Данное течение среди интеллигенции откололось от коммунистической ее части, и разрыв мог быть полным или неполным. У таких национально ориентированных интеллигентов образовывалась смесь крестьянских традиций с идеями русских консервативных мыслителей XIX в.; эти идеи усваивались не через воспитание и семейные традиции, как это бывало у старых интеллигентов, а через книги. Такие интеллигенты вроде писателей и критиков--деревенщиков" активно не принимали западничества. Их отношения с властью не были ни дружбой, ни враждой: каждая сторона не считала другую вполне "своей", но расценивала как меньшее зло по сравнению с западниками, имея идейные точки соприкосновения: уважение к сильному государству, нелюбовь к Западу и особенно США.

18

Самая социально активная и образованная (не считая уже не играв- шей социальной роли старой интеллигенции) часть интеллигенции составляла западническое течение. Оно активно самовоспроизводилось.

К 60-70-м гг. соревнование двух систем, исход которого долго не был очевиден (в том числе и для Запада), все более стало идти с явным западным превосходством. Если другие течения интеллигенции в СССР не видели или не хотели признавать этот факт, то западники сделали из него четкие выводы. В это же время при всех колебаниях официальной линии количество легально публиковавшейся переводной литературы неуклонно росло, а с 60-х гг. все большую роль играли нелегальные каналы и "самиздат", охватывавшие далеко не одних диссидентов. Недиссидентская часть западников, не отказываясь от соблюдения официальных ритуалов, выступала как сплоченная социальная группа, противостоявшая официальной линии там, где это возможно, опиравшаяся на поддержку благожелательных к ней "консультантов" и активно мобилизовывавшая общественное мнение. Помогая друг другу, западники не всегда были идейно однородны: одни и в 80-е гг. оставались "шестидесятниками", другие искали "третий путь", но большинство постепенно с позиций диалога с Западом и конвергенции перешли к полному приятию той или иной западной точки зрения на мир.

19

Последняя категория интеллигенции отказалась от идеализации 20-х гг., господствовавшей в хрущевское время, и пришла к полному отрицании всего советского опыта. Это сближало их со старой интеллигенцией, но они расходились в позитивной части взглядов. Для западников царская Россия не могла быть идеалом, в русской истории они могли видеть в качестве образца лишь Февраль, но период от Февраля до Октября был слишком кратким. Они не могли наладить связи и с национал-патриотами, "прогрессивно" настроенные "консультанты" из ЦК могли быть для них даже ближе. Но в первую очередь "своими" для них были западные коллеги, с которыми они старались налаживать связи несмотря на значительное противодействие власти, и могли опираться на общественное мнение не только в своей стране, но и за рубежом. Усилила эти связи и в то же время еще сильнее ухудшила отношения западников с властью начавшаяся с первой половины 70-х гг. массовая эмиграция, затронувшая среди интеллигенции исключительно западническую часть.

20

К концу доперестроечной эпохи снова, как и в 20-е гг., наиболее элитарная часть интеллигенции резко отрицательно относилась к строю, хотя исторические корни двух элит были разными. И снова, как и в первые годы после революции, эта элита раскололась не столько по взглядам, сколько по степени социальной активности. Активная часть западников, в хрущевские времена пытавшаяся толкать власть на "прогрессивные" преобразования, теперь воспринимала брежневскую власть как полностью враждебную силу. Наиболее социально активные из них вступили на путь борьбы, появилось диссидентство, составившее численно небольшой, но заметный (особенно благодаря западным средствам массовой информации) слой интеллигенции. Поначалу, в отличие от большинства социально активных интеллигентов начала 20-х гг., диссиденты стремились остаться на родине. Диссидентство играло роль авангарда западнической интеллигенции, .отразив в развитии те же этапы, что западники в целом. Поначалу были диссиденты-социалисты или сторонники конвергенции (в том числе "ранний" Андрей Сахаров), но в итоге почти все перешли к либерализму западного типа. Но, как и в 20-е гг., большинство оппозиционных интеллигентов были социально пассивны и, сочувствуя диссидентам, не шли по их пути. Показателен конфликт Сахарова с коллегами-физиками: те обычно соглашались с его идеями, но не имели склонности к активной политической деятельности и желали прежде всего не потерять любимую работу. Были и диссиденты, стремившиеся поддерживать традиции старой интеллигенции: кружок Огурцова, Шафаревич; сюда, скорее, мог быть отнесен и Солженицын; но все же такие диссиденты составляли меньшинство. Сейчас ретроспективно роль диссидентства многим кажется значительной. Но это не совсем так. Власть с ним в целом справлялась, и держалось оно больше на поддержке Запада.

21

Начатая в 1985 г. сверху перестройка лишь легализовала и вывела наружу уже существовавшие настроения. Гласность не столько изменила взгляды западнической интеллигенции, сколько сделала их сначала легальными, а затем в какой-то мере и официальными, А это дало возможность привить их (конечно, в сильно упрощенном виде) широким слоям населения. На первом этапе перестройки западническая интеллигенция выступала сплоченно, немногочисленные оставшиеся в СССР диссиденты преодолели былые разногласия с более осторожными коллегами. Официально-коммунистическая часть интеллигенции раскололась. Ее наиболее активная, молодая и образованная часть, прежде всего "консультанты", объединились с лагерем западников. Такой союз привел к созданию так называемого демократического движения. Вновь как и в конце 50-х - начале 60-х гг., интеллигенты от полного неприятия власти пришли к сотрудничеству с ней, стремясь толкать ее в нужном направлении. Власть в лице провозгласившего перестройку Михаила Горбачева первоначально видела в демократическом движении свою опору и свой резерв. Другие слои интеллигенции к 1988-1989 гг. оказались на периферии общественной жизни. Не вошедшая в демократическое движение часть официально-партийной интеллигенции осталась в основном на коммунистических позициях. Этих людей количественно было немало, но они в большинстве не были социально достаточно активны, с трудом ориентировались в быстро менявшихся условиях и теряли позиции. Более стабильны по составу и взглядам были национал-патриоты, но их влияние в обществе было в это время невелико; к концу перестройки их часть примкнула к демократам. Старая интеллигенция в 80-е гг. существовала уже в виде отдельных личностей очень преклонного возраста. Они примкнули либо к национал-патриотам (Лев Гумилев), либо к демократам (Дмитрий Лихачев).

22

К 1985-1990 гг. демократическое движение объединило в своих рядах интеллигентов с самым различным прошлым: от диссидентов до работников ЦК. Но при немногочисленности диссидентов и невысокой социальной активности других западников господствующую роль в нем заняли "консультанты"; недаром большинство демократических лидеров имело в 1990 или 1991 гг. возможность торжественно выкинуть партбилеты. Взгляды этих лидеров могли быть не вполне одинаковы, но в целом те или иные идеологемы (и вместе с ними их носители) могли выступать на первый план в связи с изменением общественного мнения, охватывавшего уже не только интеллигенцию. Прошли этапы нового "шестидесятничества" и "очищения" ленинизма, затем социал-демократизма, наконец, к 1990 г. настало время крайнего антикоммунизма и чистого западничества, был вброшен в массы лозунг "возвращения в мировую цивилизацию". Власть в лице Михаила Горбачева, застрявшего со своей командой на социал-демократической стадии, не была готова к столь быстрым переменам; снова, как при Хрущеве, интеллигенция зашла дальше, чем того хотела власть. Но соотношение сил было уже иным. На авансцене демократического движения находилась интеллигенция, она ораторствовала и выдвигала лозунги, но этим движением все больше управляли люди из иных сфер от части партгосноменклатуры до теневиков. Не от хорошей жизни интеллигенции пришлось сразу согласиться на лидерство явно чужеродного для нее "попутчика" Бориса Ельцина. Но западнической интеллигенции казалось, что она управляет историей, а события августа 1991 г. еще более укрепили ее в таком мнении. Самые смелые призывы самой радикальной интеллигенции, требовавшей "сломать хребет КПСС", вдруг реализовались, а вчерашние младшие и старшие научные сотрудники заняли ключевые позиции в сфере власти. Казалось, что впервые в русской истории интеллигенция победила.

23

Период после 1991 г. требует особого разговора.

http://samlib.ru/a/alpatow_w/sovetskaya_intelligentsiya.shtml