ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: ПЯТАЯ КОЛОННА НА МАРШЕ

Михеев И.Н.

О природе этнохимерной интеллигенции и об её истории мы подробнее говорим в книге «Культурогенез и феномен этнофобии». Здесь дополнительно скажем несколько слов. Сразу оговоримся, что мы не просто разделяем этнохимерную интеллигенцию и национальный культурный класс, но считаем их антиподами во многих и, притом, принципиальных отношениях. Заметим также, что так называемая техническая интеллигенция в массе своей является частью национального культурного класса, а этнохимерную составляет, преимущественно, интеллигенция «гуманитарная». Но последняя оказывает на первую существенное влияние и претендует на своего рода духовное водительство.

Этнохимерная интеллигенция - денационализированный, космополитичный слой, глубоко враждебный русской державности, русской церкви, русской традиции и самому русскому духу. Из этого вытекают её исторические судьбы и её роль в современном российском обществе, в частности, его вульгарное западничество. Полагать, что функция интеллигенции - воспроизводство культуры и духовности было бы, конечно, верхом инфантильности. То, что интеллигенты обычно заняты в сфере «культуры» никого не должно вводить заблуждение, это вполне формальный признак. Глубинное же назначение и призвание этнохимерной интеллигенции, как раз, - разрушение традиционной национальной культуры. В этом метафизическом задании есть некая тайна интеллигенции, и с ним связана кажущаяся парадоксальность её судеб, которую нередко отмечают исследователи.

Впервые возникает этот слой в 70-х годах 19-го века, как нарост на теле русской интеллигенции. Собственно русская интеллигенция, изначально дворянская, которую в середине и второй половине 19-го века в идейно-политической сфере олицетворяли такие фигуры как Одоевский, Чаадаев, Герцен, Станкевич, Грановский, Белинский, Чичерин, Бакунин, Кропоткин, Кавелин, Ткачёв, Лавров, Добролюбов, Чернышевский, Михайловский, Кареев, Плеханов, с этого времени сильно разбавлялась выходцами из мещанства и поповичами. К примеру, Добролюбов и Чернышевский были как раз детьми священников. А в конце 20-го века в этом слое стало заметным влияние ассимилированного еврейства, притекавшего в крупные российские города из польских и западнорусских местечек в связи с новой в еврейской диаспоре тактикой ассимиляции и отменой «черты оседлости» для лиц с университетским образованием.

Объединяло эту разношёрстную публику, по словам известного русского мыслителя и публициста первой половины 20-го века Г.П. Федотова, общее революционное дело, направленное против русского государства, пламенная беспочвенность и эсхатологический профетизм. Возразить этому нечего, но важно понять, что и откуда бралось.

Эсхатологизм, то есть обострённое восприятие конечных вопросов бытия, сопровождавшееся у интеллигенции психической экзальтацией и, как следствие, идейно-политическим радикализмом и экстремизмом, для русских был, своего рода, болезнью роста - следствием определённых перемен в сознании, которые имеют место в любой культуре в период смены культурных типов или фазы надлома, по Гумилёву. Мы об этом подробно пишем в книге «Локальный культурогенез и законы реальной истории». Но воспалённый разум порождает чудовищ ещё скорее сонного, отсюда и русский интеллигентский революционизм Плехановых, Бакуниных и Кропоткиных. Что же касается «пламенной беспочвенности», таковая, как проявление негативации сознания в период надлома, обнаруживается впервые ещё в эпоху Александра I, которого иногда называют интеллигентом на троне. Но тогда беспочвенность оставалась для русских ещё эксцессом и аномалией. Мощной же струёй в российский социально-политический процесс её внесло как раз еврейство, для которого беспочвенность была уже не ситуативным, но конституциональным свойством, поскольку его ассимиляция оставалась всегда ложной. Его западничество отнюдь не было продолжением традиции собственно русского западничества 40-х - 60-х годов 19-го века, равно как не было оно и следствием пристрастного отношения к романо-германской культуре, но лишь формой отрицания русскости, а, если углубиться ещё далее - отрицания сущего. Не будь у неё под рукой европейских эгалитарных доктрин, еврейская интеллигенция приглядела бы себе иную идейную позицию, с которой удобно было бы атаковать русский традиционный мир. Западнический поворот в истории России от Петра - это не причина возникновения этой части интеллигенции, а лишь подсказка для конкретно-исторической формы её самовыражения. Не случайно в сфере политических идей, к примеру, этнохимерная интеллигенция отличалась всеядностью, с воодушевлением перенимая у Европы всё, что противостояло русской традиции, от радикального либерализма до марксизма и, наоборот. И именно еврейство постепенно приобретает идейное и моральное лидерство в этом слое, и захватывает инициативу в его революционном делании.

Однако после революции 1905 г. пути этнохимерной и русской интеллигенции разошлись. Первая в обеих революциях 17-го года выступила разными своими отрядами вдохновляющей и руководящей силой, взяв себе в союзники маргинальный элемент. Вторая после 1905 г. отходит от революционизма, глубоко рефлексирует и в 17-м лишь частично поддерживает Февраль. Хотя кумиры интеллигенции, упомянутые выше, принадлежат ко второму и третьему ряду в истории русской мысли, всё же марксизм уже в силу своего культурного примитивизма не мог надолго овладеть умами русских интеллигентов, хорошо образованных и интеллектуально изощрённых. Русский интеллектуалы переболели им словно ноябрьским насморком, и излечило их даже не поражение революции 1905 г., но само время. Что же касается этнохимерной интеллигенции, то её интеллектуальный и образовательный уровень всегда был весьма средним. Не случайно Достоевский уничижительно именовали это племя образованщиной. Но самое главное, для сознания еврейской интеллигенции, которая здесь возобладала, революционизм был не болезнью, но выражением его глубинной природы. За революционным отрицанием самодержавия здесь крылась глубинная русофобия.

Не случайно различались и судьбы русской и этнохимерной интеллигенции в 20-м веке. Этнохимерная интеллигенция после краха русской православной России вплоть до 40-х годов, то есть до начала Великой Отечественной войны, составляла новую социальную элиту, привилегированный слой советского общества. Собственно русская же интеллигенция, исключая тех, кто успел эмигрировать, была физически истреблена в период Красного террора как классово чуждый элемент. И лишь в своей малой части в известной, хотя и ограниченной мере, адаптировалась в условиях советского строя. В основном это касается интеллигенции научной и технической, укрывшейся в глубоких норах своей узкой специализации, и небольшой группы литераторов и театральных деятелей, чьи таланты на первых порах были нужны режиму, нуждавшемуся в эстетическом обосновании «пролетарской» революции. Но о русской интеллигенции мы ещё скажем несколько слов в специальном разделе. А здесь мы говорим именно об интеллигенции этнохимерной.

Наследники образованщины и сами всё та же образованщина - по-настоящему образованных людей здесь встретишь не часто - уже давно позабыли об эсхатологическом профетизме, а вот беспочвенность, как и сто с лишним лет назад здесь налицо. Примечательно, но кажется, что от нового либерального этапа эгалитарной революции в России более всего выиграли именно они. Едва ли не больше компрадорского крупного бизнеса и сращенной с ним мздулюбивой бюрократии. Интеллигенции (приставку этнохимерная, чтобы не усложнять терминологию, далее опустим) практически не понадобилось время для адаптации к революционным переменам. Её передовой отряд -журналисты, публицисты, политологи, издатели, адвокаты и т.п., - уже в период горбачёвской перестройки почувствовали себя, что называется, как рыба в воде. Наиболее энергичные из них, страдавшие по выражению С.Н. Булгакова якобинизмом в особо острой форме, даже побывали в 90-х во власти. Другие захватывали старые и основывали новые газеты и журналы, освободившись уже тогда, если не от политической, то, по крайней мере, от внутренней моральной цензуры. А к середине 90-х благополучно адаптировались и более инертные интеллигентские обоз и арьергард - театралы, киношники, галерейщики, сочинители лоточной литературы и т.п.

Причём, если воровском крупному бизнесу и сросшейся с ним бюрократии пришлось озаботиться тем, как выдать свои корыстные интересы за общественное благо, как придать законный вид и толк ограблению страны и присвоению народных богатств, и к тому же они испытывали сильное конкурентное давление внутри собственных цехов, то интеллигенция была избавлена от этих скучных забот. Она получила невиданный простор для самореализации и приложения сил. Места хватило всем - два десятка только московских телеканалов, сотни газет, журналов, издательств, радиостанций, студий, театров, обслуживающие новую политическую и финансовую олигархию социологические и политологические институты, имиджмейкерские фирмы и т.п. Ясно, что причина такой высокой адаптивной способности может крыться только в комплиментарности глубинной природы антинациональной революции 90-х годов и глубинного существа интеллигенции.

Всегда почитавшая русскую национальную почву дурно пахнущим навозом, о который нельзя испачкать ботинки, неспособная воспринять сколь-нибудь глубоко национальную традицию, интеллигенция долгое время страдала от существования, с одной стороны русской народной культуры, а с другой стороны, высокой классической культуры, создаваемой русским национальным культурным классом. Давно замечено: способностям завидуют, таланту исподтишка гадят, гениальности льстят. На беду интеллигенции русская культура, равно низовая народная и высокая, оказались гениальными, и интеллигенция всегда была вынуждена признавать это и лицемерно льстить.

Этнохимерно-интеллигентская субкультура оставалась в тени культуры национальной, а сама этнохимерная интеллигенция, несмотря на завидную активность и умение расталкивать конкурентов локтями, оставалась в культурном процессе на вторых ролях. Интуитивно, а отчасти осознанно, её деятели и её кумиры понимали свою ничтожность рядом с гениальными творцами национальной русской культуры. Они стремились продемонстрировать свою причастность гению, вынужденно мирясь с имперскостью Державина и Пушкина, державностью Глинки и Менделеева, преданностью русским интересам Грибоедова и Тютчева, народничеством Толстого и передвижников, русофильством Сурикова и Кустодиева, укоренённостью Фонвизина и Даля, русскостью Лермонтова и Римского-Косакова, патриотизмом Блока и Ахматовой, православностью Гоголя и Врубеля, национализмом Ключевского и Мусоргского, народностью Шаляпина и Щепкина, почвенностью Лескова и Есенина, церковностью С. Булгакова и Флоренского, верозащитничеством знаменитого естествоиспытателя и хирурга Пирогова, религиозностью академиков Павлова и Ухтомского, антисемитизмом Достоевского и Розанова.

Но ведь и вселенский универсализм всегда оставался предикатом именно национального русского культурного класса. Истинная всечеловечность - привилегия гениев. Она возникает, когда художник, стоящий на самобытной национальной почве, вздувает светильник своего таланта, воспаряет в высоты духа и вешает этот светильник так высоко на небесах, что он светит уже не только родному очагу, но всему человечеству. Универсализм же посредственности - это всего лишь вульгарный космополитизм и беспочвенность.

Впервые этнохимерная интеллигенция выходит на ведущие роли в российской культуре в 20-е годы 20-го века, когда из культурной жизни постепенно вымывались остатки блестящей русской художественной интеллигенции. Пролетарская культура была, конечно, никакой не пролетарской, но именно интеллигентской. Но пока были живы Есенин, Маяковский, Мейерхольд, Таиров, Булгаков, Филонов, Петров-Водкин, Лентулов, этнохимерная интеллигенция всё ещё оставалась на вторых ролях. И лишь постепенно её представители, её высший, обласканный новой властью и неплохо адаптировавшийся к новым условиям жизни слой, своего рода, советская буржуазия - Демьян Бедный, Малевич, Бродский, Эйзенштейн, Эренбург, Багрицкий, Гроссман, Светлов, Кольцов, Рыбаков, Шатров и прочие многочисленные местечковые арендаторы фамилий на «ов» и «ин», начинают довлеть в советской культуре. Но тогда интеллигенция резвилась не долго. Сталин всех их поставил на строгий учёт как государству обязанных. И интеллигенции пришлось лицемерничать и заняться прославлением трудовых и ратных подвигов строителей коммунизма и самого «отца народов».

И вот на новом либеральном этапе эгалитарной революции народная культура, придушенная социалистической скудностью и марксистской догмой, добитая либеральным погромом, отмирает вместе с народом, превращающимся медленно, но верно в беспочвенное и беспамятное население. Высокая русская культура также практически не востребована победившей демократией, поскольку, как и до всего высокого, до неё нужно тянуться, а буржуазная эгалитарная демократия предпочитает брать то, что лежит под ногами и не требует никаких усилий. Наступило торжество культуры массовой. Образцы её предоставляет в достатке Америка. А культуртрегером массовой культуры в России как раз и стала этнохимерная интеллигенция.

Её элита, её верхний слой, войдя в тесный контакт с компрадорской олигархией, укрепился в скупленных ею оптом и в розницу редакциях «солидных» газет, крупных издательств, репертуарных театров, старых киностудий т.п. Здесь охотно осели «конформисты», респектабельные и пристроенные при любой власти, часто выходцы из семей советской элиты. Вполне благополучные в советский период, получившие образование в элитных вузах, они «держали фигу в кармане», тайно почитывали Солженицына и симпатизировали Сахарову. Они же первыми вырвались за границу корреспондентами столичных газет, участниками международных конференций, симпозиумов, фестивалей, широко устраиваемых далеко смотрящим Западом после объявления «разрядки», и в силу мелкости своих душ оказались навсегда зачарованы буржуазным благоденствием - сырными и колбасными витринами, махровыми рушниками и халатами, и затейливыми пузырьками с шампунем в иноземных отелях. К ним с удовольствием присоединились тайные и явные антисоветчики 70-х - 80-х годов, выросшие на журнале «Иностранная литература», самиздате, полузапрещённой в ту пору западной поп-музыке, голливудском видео, разного рода псевдобуддийской и псевдоиндуистской макулатуре, в общем, падкие на любую экзотику, что вполне естественно для этнохимер не восприимчивых к национальной культурной традиции.

Одни из них более или менее лояльны власти и лишь ждут от неё окончательной дерусификации страны, пусть медленного, но верного дрейфа в сторону «цивилизованного Запада». Среди них до сих пор заметны птенцы горбачёвского гнезда, закалённые ещё в горниле партноменклатурных интриг. Идейные оптимисты, они любят рассказывать, как ещё сидя на пленумах ЦК КПСС помощниками тогдашних партийных бонз, мечтали о сладком буржуазно-демократическом будущем для России. И даже готовы взять на себя ответственность за начало реформ, поскольку до сих пор убеждены в принципиальной правильности «демократического выбора». Другие - воплощение скептицизма и сарказма или, в более мягкой форме, иронии, за которой кроется извечное, но редко чем-либо обоснованное, еврейско-интеллигентское ощущение превосходства над окружающими профанами. Здесь стоит вспомнить некоторые замечания выдающегося русского ума начала 20-го века С. Н. Булгакова из статьи «Героизм и подвижничество», посвящённой феномену интеллигенции: «Самый ординарный обыватель, который нисколько не выше, а иногда и ниже окружающей среды, надевая интеллигентский мундир, уже начинает относиться к ней с высокомерием». «Кто жил в интеллигентских кругах хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости, и пренебрежения к инакомыслящим, и этот отвлечённый догматизм, в который отливается всякое учение».

Во времена Булгакова в догматизм выливался социализм, а ныне либерализм. Но в безапелляционности рассуждений многочисленных журналистов, политологов и т.п. из среды нынешних российских либералов сразу угадываются потомки интеллигентов начала века. Эти всегда в оппозиции всегда недостаточно либеральной и недостаточно русофобской, по их мнению, власти. Даже когда они сами были у власти в 90-х и заполняли собой центральные телеканалы, они были в оппозиции остальному миру в том смысле, что противопоставляли себя ему как последовательных и подлинных демократов-либералов. Либерализм здесь некая квазирелигия. И, по словам того же Булгакова: «...Соприкосновение интеллигенции и народа есть прежде всего столкновение двух вер, двух религий и влияние интеллигенции выражается прежде всего тем, что она, разрушая народную религию, разлагает и народную душу, сдвигает её с её незыблемых доселе вековых оснований».

Но в отличие от своих предтеч начала века, для которых, по словам Булгакова характерно «...Высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания...», сегодня в большинстве своём и особенно после своего политического фиаско они уверены, что Россию невозможно сделать «цивилизованной европейской страной», потому глупо отказывать себе в удовольствии от души попинать её ногами, обрызгать желчной слюной и, подобно Нерону, помочиться на статуи русских «богов», причём всех эпох, начиная со времен Рюрика. Они не чувствуют никакой боли и ответственности за происходящее в стране, разве что перед своими зарубежными спонсорами, и всегда держат в уме возможность эмигрировать.

Объединяет более и менее лояльных буржуазный потребительский космополитический идеал, естественная для этнохимерных субъектов чужесть национальной русской почве, неприязнь к русскости в любых её проявлениях. В 90-х у них подросла и весьма достойная смена. Никогда не знавшая запретов и цензуры, нередко прошедшая стажировку на Западе или в западных русофобских центрах в самой России, в отделениях так называемых неправительственных организаций - фондов Карнеги, Сороса, редакций западных СМИ, она отличается особой агрессивностью и открытым пренебрежением к «этой стране».

Именно эта прозападническая интеллигенция, ведомая еврейством, которое составляет её костяк и её авангард, составляет костяк той Пятой колоны западной русофобии, о которой говорилось выше. Именно она вдохновляла новую антинациональную либеральную революцию в России, о которой мечтала очень давно. По крайней мере, сразу после Великой Отечественной войны, когда пафос революционного разрушения тысячелетнего русского православного государства стал потихоньку сходить на нет, этнохимерная интеллигенция ушла в тихую оппозицию советской власти, а в конце 80-х - в открытую. И тут же нашлись новое обоснование и новый предлог для дальнейшего разрушения России - тоталитарность советского строя и необходимость реализовать либеральный проект по западным чертежам.

После 70 лет коммунистической русофобии, во время которой само русское имя пытались подменить безнациональным термином «советские», когда потерянные русские бродят по пепелищу национальной культурной традиции, выискивая в холодной золе редкие, ещё не успевшие остыть угольки русской духовности, тысячелетнего русского православно-христианского опыта, именно эта прозападническая либеральная интеллигенция торопливо суетится повсюду, норовит набрать побольше слюней и харкнуть на эти угольки, с мстительным удовлетворением вслушиваясь в их тихое шипение. Подобное же было после Октября 17-го.

Причём выступала эта интеллигенция на первом этапе не только идеологом антирусской либеральной революции, но и её организатором. Только спустя время твёрдозадая бюрократия осознала, какие невиданные преимущества сулит ей эта революция, и постепенно отобрала ослабленные поводья власти у интеллигентских кликуш, которые благополучно вернулись к своим обычным занятиям - отравлять духовную атмосферу страны, поглощая гранды западных фондов и присваивая обильные бюджетные средства.

Совершенно равнодушная к забитому и нищему, стремительно вымирающему русскому крестьянству, опасливо посматривающая в сторону исподлобья глядящих шахтёров, этнохимерная интеллигенция пытается вести за собой многомиллионную массу новой городской мелкой буржуазии, мещанства и студенчества. Вести, якобы, в цивилизованный западный рай. Но в том «раю» его старожилы от русского духа всегда морщили носы. Так что истинная задача интеллигенции - отводить русских подальше от дверей нашего русского дома, от наших русских песен, сказок и обрядов, от наших вековых грёз о Небесном Граде и от наших практических задач по спасению и восстановлению разрушенного уже до основания русского Града Земного. Оставаясь надёжной пятой колонной западной русофобии, российская этнохимерная интеллигенция оказывает постоянное давление на власть, понуждая её не уклоняться от либерального прозападнического курса, указанного Вашингтоном. При этом она нагло претендует на выражение «общественного мнения» в СМИ, Общественной палате, в многочисленных президентских и прочих советах, комитетах и т.д., и внимательно следит, чтобы ниоткуда не раздавались русские голоса, заливаясь при первом неуклюжем шорохе русских истерическими визгами о русском фашизме, имперских замашках и коммунистическом реванше.

Низший же слой интеллигенции, уже почти не различимый с мещанством и мелкой буржуазией, не претендующий на интеллектуализм, внешне аполитичен. Он с удовольствием занял нишу массовой культуры, - бульварная пресса, эстрада, реклама, мода, сериалы, антрепризы, глянцевые журналы, таблоиды, многочисленные Интернет-сайты, всевозможные реалити и токшоу. Новая буржуазия и новое мещанство, не отличающиеся взыскательным вкусом, составили обширный рынок заказчиков и потребителей её хоть и скудоумного и почти всегда вторичного, подсмотренного у искушённого в массовой культуре Запада, «креативного» продукта. Так что здесь также наблюдается полная идиллия.

Нескованная никакими требованиями качества, освобождённая от всякой цензуры и попускающая любое дурновкусие, эксцентричность, пошлость, эпатаж, примитивизм, вульгарный плагиат, самый откровенный кич - всё сгодится в этом свинячьем фарше, массовая культура переживает расцвет, а с ней и слой низовой интеллигенции. Причём не брезгуя некогда недостойным в глазах интеллигенции торгашеством, она сама взялась за дело под названием шоубизнес и, помогая массам нарушить один из важнейших заветов Спасителя, с воодушевлением штампует для толпы пластмассовых кумиров, торгуя ими что семечками, ленясь сворачивать даже бумажный кулёк, а засыпая сразу в карман. Продавцам кумиров не нужен народ, им нужна толпа, потому что в кумирах нуждаются те, кто скучает, не имея цели и не ведая смысла. Тем, кто видит цель и пытается обрести смысл, нужны лидеры, которые к этим целям поведут, пророки, которые эти смыслы откроют и святые, которые личным примером научат беззаветному служению таковым.

Особенность массовой культуры состоит в том, что она является антитезой не только высокой культуры, но всякой подлинной культуры, возвышающей человека духовно и нравственно. При этом она отнюдь не отвергает высокую культуру, но подобно серной кислоте растворяет её в себе, уничтожает иерархию в культуре, убивает подлинную культуру не на стадии её производства - это процесс интимный и защищённый духовностью автора, но на стадии её социализации, присвоения её социумом. Если использовать аналогию с физиологией организма, можно сказать, что массовая культура разрушает нормальное культурное пищеварение в социуме, поэтому даже доброкачественный культурный продукт здесь утрачивает свою питательную ценность и плохо усваивается.

Помимо известной прогрессивности, в смысле западничества и либерализма, которые, как уже замечено, есть ни что иное, как форма выражения глубинного неприятии и отрицания русскости, у этих двух уровней интеллигенции есть и ещё кое-что общее. А именно общее культурно-идеологическое задание. Вряд ли они всегда исполняют его вполне осознанно и осмысленно, во всяком случае в низшем слое, но сути дела это не меняет. Что же это за задание? Оно не ново - создавать адекватный эпохе социально-культурный идеал и навязывать его обществу. Прежде всего, молодежи. Может показаться, что это функция массовой культуры и, следовательно, низшей интеллигенции, однако её верхний слой занят, в действительности, тем же. Ведь угодить всем одновременно невозможно. Поэтому высший слой интеллигенции ориентируется на более «продвинутых» индивидуалистов, низший - на толпу.

Но смысл их трудов одинаков. Он состоит в подавлении творческого начала равно отдельной личности и всего народа. Подавление это осуществляется не прямо, но особым образом - и человека, и все народы России понуждают подражать. Подражать, в частности, дегенеративным западным образцам. Им хотят помешать исполнить другой завет, начертанный ещё на фронтоне Дельфийского храма - главного сакрального центра античных греков: познай самого себя. Этот завет усвоил Сократ, а позже воспринял Иисус из Галилеи, сказавший: если же кто не познает себя, будет в бедности и самой бедностью. Здесь мы непосредственно выходим на тему Русской идеи, которой посвящены главы книги «Русская идея. Между Западом и Востоком». Ведь одним из глубинных свойств человека является его национальная принадлежность. Без самопознания таковой невозможна полноценная личность и здоровый духовно народ. Но интеллигенция, провозглашая святость личности, именно личность-то и стремится ничтожить. При этом интеллигенция внимательно следит за уклонениями от подражания и осуждает таковые судом так называемого общественного мнения, где она пытается выступать одновременно и судьей, и прокурором, и адвокатом, и даже гражданским палачом, устраивая обструкцию и изолируя неугодных. У них это называется диффамация, даже есть специальная «Диффамационная лига».

Примечателен и сам образ «идеального человека» интеллигенции. Это не принцепс, как у древних римлян, и не джентльмен, как у англичан 19-го века. Это тот самый новый номад - кочевник известного еврейского финансиста и апологета глобализма Ж. Аттали. Его язык насыщен американизмами, его одежда отличается особого рода унифицированностью, его этика сугубо индивидуалистична, его Отечество там, где больше платят и меньше налоги. Сам он воплощённый мейнстрим, то есть усреднённый тип, даже полоролевые функции и стереотипы у него усреднённые - унисекс и гомосекс. Пропаганда этого образа и есть функция интеллигенции, а итогом её трудов должно стать создание однородной беспочвенной массы эгоистов. Если их приодеть в дорогие пиджаки и выучить английскому языку для чтения инструкций, лейблов и биржевых сводок, из них выходят вполне пристойные селзменеджеры, байеры, брокеры, маклеры, букмекеры и прочее буржуазно-полимерное наполнение современных городов западного типа цивилизации.

Заметим, Аттали отнюдь не первый использовал для обозначения идеала современного человека образ хищного кочевника. В своё время Троцкий так назвал большевиков, прибывших в запломбированных вагонах из Европы в Россию. Весьма, надо сказать, показательная параллель. Да собственно это и не параллель вовсе, это одна и та же ветвящаяся линия. Впрочем, сравнение с кочевником не совсем удачное, и мы здесь должны выступить в защиту этого понятия. Центрально-азиатский кочевник никогда не был антитрадиционалистом, оторванным от своего родного ландшафта. Напротив, он был связан с ним не менее тесно, чем оседлый земледелец, и физически, и сакрально. Тот психологический архетип, который имеют в виду Аттали и Троцкий, это, скорее, Агасфер - «вечный жид», неприкаянный, разноязыкий, которому всё на белом свете чужое и который сам всюду чужой. Этот архетип имеется в любом здоровом обществе, но пребывает как бы в латентном состоянии. Когда же общество морально больно, как, к примеру, нынешняя Россия, он оживает и становится агрессивным.

Наконец, ещё одно общее у двух уровней интеллигенции - либерал-интеллектуалов и поптрегеров - всё тот же буржуазный имморализм. Вообще, буржуазный имморализм, суть которого не всегда в прямом отрицании, но также в лицемерности, относительности и фрагментарности морали, важная составляющая навязанного ныне России либерального проекта. Буржуазный либерализм принципиально несовместим с моральностью. Здесь весьма показательными являются новый российский театр и беллетристика, оккупированные как раз этнохимерной интеллигенцией. Все их формалистические искания, весь их эстетизм, гротеск и эпатаж, есть, среди прочего, и едва ли не в первую очередь, средство разрушения остатков общественной традиционной морали, равно и индивидуальной человеческой нравственности.

Впрочем, если в начале века при первой попытке осуществить либеральную антитрадиционалистскую, то есть антирусскую революцию в культуре, а потом и в общественном укладе в среде богемной интеллигенции эстетствующий имморализм доминировал, то теперь, в эпоху расцвета эгалитаризма эстетство стало необязательным довеском, а сам буржуазный имморализм из разряда духовных болезней интеллигенции перешёл в разряд её атрибутов, составляющих её глубинную природу. К примеру, российский пореформенный, ориентированный на голливудские образцы кинематограф, эстетически крайне обеднён, но занят, по большей части, тем же - изничтожением традиционной морали.

Вообще, низшая интеллигенция, едва добившись в начале 90-х годов свободы совести, немедленно обернула её свободой от всякой совести. И прилагает все усилия, чтобы имморализм стал достоянием не только богемы, но всего российского общества. В итоге, по выражению Сенеки, что было пороками, стало нравами.

У верхнего слоя интеллигенции имморализм носит более сложный и парадоксальный характер потому, что соединён с особого рода морализмом. Эта часть интеллигенции в иных случаях довольно хорошо ощущает границу между нравственным и безнравственным, например, когда безнравственность демонстрирует авторитарная власть, она реагирует весьма чутко. Но она напрочь теряет эту способность, как только речь заходит о её собственных действиях в её борьбе с её главным исконным врагом. А её главный враг - всё русское национальное - русская государственность, русская церковь, русская армия, русская деревня, русское искусство, русская вера, всякая русская почва. Пока люмпенинтеллигенция просвещает публику в части возможных вариантов соития, видов маргинальных браков и т.п., интеллигенция респектабельная делает свою часть работы. Она внушает населению незаконность и ненормальность введения в школах уроков православия, законность уклонения от службы в армии, естественность шпионажа в пользу зарубежных «экологических» и «научных» центров, нормальность обворовывания собственной страны олигархами, и предлагает всем учиться у них умению жить и «работать».

Здесь видимо некий психологический комплекс, когда больной сифилисом, дабы не чувствовать собственной неполноценности, стремится заразить им как можно больше окружающих. Разница лишь в том, что сифилис этнохимерной интеллигенции моральный. Но стадия та же - третья. «Легион бесов вошёл в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит», - писал в начале века упомянутый выше С.Н. Булгаков об этнохимерной интеллигенции. Казалось, что в душные советские времена эти бесы числом заметно поубавились в виду неблагоприятной конъюнктуры, но вдруг в конце 80-х они повыскакивали, словно черти из табакерки, и выяснилось, что никой тоталитаризм их не берёт.

Наконец заметим, что совместимость либерализма и с самой интеллигентностью только временная. Интеллигент может быть либералом, лишь когда либерализм подавляется в обществе, когда он гоним. Когда же он побеждает, либерал перестаёт быть интеллигентом и постепенно превращается в банального буржуа. Поскольку суть и назначение буржуа - потреблять, а суть и задание этнохимерного интеллигента куда более глубокая - ничтожить сущее и призывать небытие. Подробнее об этом в книге «Культурогенез и феномен этнофобии».

В заключение раздела поменяем аспект рассмотрения феномена интеллигенции с целью ещё раз обратить внимание на то, что западничество таковой, равно и всей нынешней политической элиты при всёй патриотической болтовне в последнее время, далеко не так безобидно для судеб России, как может показаться в эпоху теперешнего идейного плюрализма. Это отнюдь не узкополитическая лишь проблема. Дело в том, что этнос, а равно и создающий оригинальную культуру-цивилизацию мультиэтничный суперэтнос в аспекте термодинамики и теории систем представляют собой неравновесный динамический процесс, открытую динамическую систему. В этнологии закономерности развития таковых изучены Гумилёвым, но в научный оборот его теорию не пускают, зато в термодинамике и в биологии, в частности в эмбриологии и физиологии мозга, многие вещи уже более-менее устоялись.

Обычно в этой связи на культуру и историю пытаются перенести из термодинамики понятие «бифуркации», но этот феномен, как раз к истории-то человеческой приложим менее всего, и потому здесь на нём задерживаться не станем. Даже в том, что мы называем низшей или реальной историей для случайностей места остаётся очень не много, прошлое вкупе с внешними влияниями и внутренними интенциями жёстко детерминирует будущее. Хотя это и не всегда заметно неискушённому наблюдателю, незнакомому с законами антропо- и культурогенеза. Об этом мы подробно говорим в большом трактате «Локальный культурогенез и законы реальной истории». Что же касается метаистории, так она и вовсе не знает случайности, поскольку изначально предопределена от начала, изложенного в книге Бытия, до конца, описанного в Апокалипсисе.

Зато в открытых неравновесных этносоциальных системах действует правило, которое в физиологии центральной нервной системы называется «законом доминанты», а в эмбриологии свойством унитарности или единственности развивающегося зародыша. Экстраполированное на этнологию, историю и культуру это правило гласит: в рамках крупной ландшафтно-географической зоны может полноценно развиваться лишь одна этносоциальная суперэтническая целостность, одна этнокультурная традиция с вполне определённой этнической доминантой. Субдоминанты полноценно развиваются лишь постольку, поскольку комплиментарны доминанте, органично и непротиворечиво вовлечены в процесс её развития.

Так вот, русская культурная традиция, то есть русская идея вполне определённая. Она способна расширяться до суперэтнической российской традиции и органично взаимодействовать в рамках суперэтноса с комплиментарной ей традицией степных этносов, которые выступают как субдоминантные. Романо-германская или западноевропейская суперэтническая традиция также вполне определённая. И по законам природы русская и западная суперэтнические традиции никак не могут существовать в рамках одной этнокультурной, государственно-политической и ландшафтно-географической целостности. Они с необходимостью разрушают друг друга. Эксцессы подобного рода столкновений доминант на индивидуальном уровне - в физиологии нервной системы вызывают нервные заболевания, различные формы психопатии и, в частности, различные формы шизофрении. В эмбриологии подобные эксцессы вызывают девиациями, и при наступлении таковых зародыш, как правило, гибнет. А в истории России наслоение русской и европейской культурных доминант, когда европейский марксизм и социализм пытались насильно привить на русской почве, вызвало разрушительные революции начала и конца 20-го века.

В России, впрочем, речь идёт не о непосредственном вторжении романо-германцев как конкурирующего организма в евразийском поле развития, но о формировании под влиянием Запада, а нынче и при его организационном и финансовом попечении, этнохимеры. Ядром её является ложно ассимилированное еврейство, религиозное еврейство нам своей культуры пока не навязывает, и вряд ли когда-либо будет навязывать в силу своего национально-религиозного партикуляризма. Идейным же и интеллектуальным лидером российской этнохимеры, как раз и является обсуждаемая здесь интеллигенция. Этнохимерная общность, то, что И.Р. Шафаревич вслед за исследователем французской революции О. Кошеном назвал «малым народом», пытается подменить нашу русскую религиозно-культурную доминанту, то есть нашу русскую идею, тем, что у нас не совсем удачно принято называть западничеством или европейством. Сущность этого духовно-культурного суррогата ещё в начале 20-го века удачно сформулировал известный русский литератор Д.С. Мережковский в статье "Грядущий хам", в которой он комментировал размышления Герцена о торжестве мещанства в Европе: "Никаких тайн, никаких углублений и порываний к <<мирам иным>>. Всё просто, всё плоско. Несокрушимый здравый смысл, несокрушимая положительность. Есть то, что есть и ничего больше нет, ничего больше не надо. Здешний мир - всё, и нет иного мира, кроме здешнего. Земля - всё, и нет ничего, кроме земли. Небо - не начало и конец, а безначальное и бесконечное продолжение земли".

То есть мир без Бога, а значит без совести, без памяти, без смысла. Русская культура, впрочем, вполне может воспринять какие-то культурные достижения Запада, проблема ведь, как уже замечено выше, не в заимствованиях как таковых. Заимствования естественны, а порой и полезны. Вопрос, как эти заимствования встраиваются в порядок нашей русской жизни, не приходят ли в противоречие с национальной традицией, вливаются ли в таковую органично, или же, подобно вылупившимся кукушатам-подкидышам, норовят вытолкнуть родного птенца из насиженного гнезда.

А в целом, вопрос стоит так: либо победит этнохимера, и русские как оригинальная культура-цивилизация и как народ перестанут существовать, исчезнут с лица Земли, как в своё время исчезли хазары, и ветер истории разнесёт их охлопья по планете, либо Россия должна исторгнуть из себя эту этнохимеру как ядовитую и омерзительную сколопендру, проглоченную некогда русским государством по недомыслию и неосторожности, и отравляющую уже больше века русский организм изнутри своими духовными токсинами и псевдокультурными экскрементами.

http://www.polemics.ru/articles/?articleID=9805&hideText=0&itemPage=1