Илья Барабаш
Есть слова и понятия особенно дорогие русскому, российскому сердцу, например: интеллигент, интеллигенция. Сколько серьёзных книг написано, сколько крепких напитков выпито за бесконечными спорами о, так сказать, месте и роли, призвании и предназначении... Правда, в данном случае всё это вокруг не понятия, а явления, называемого интеллигенцией, со множеством эпитетов от «гнилой» до «духовной».
Обратимся к самому понятию и попытаемся разобраться в том, что, собственно, позволяет называть человека интеллигентом, а точнее, что делает его таковым.
Вот что говорят словари: интеллигенция (лат. intelligentia, intellegentia) – высшая способность понимания, познавательная сила, от intelligens, intellegens – «умный, понимающий, знающий, мыслящий». У философов-неоплатоников это Высший разум, замысливший наш космос. Этимологические словари производят значение от inter-, «между», + legere, «выбирать, выделять», другими словами, «распознавать» либо «быть между, среди, внутри». Смысловой акцент здесь не на владении некоторым объёмом знаний, а на способности понять, вникнуть.
Понятие «интеллигенция» чисто русского происхождения. Его, как известно, ввел в научный оборот в 60-х годах XIX века П. Боборыкин.
С. Елпатьевский, определяя интеллигенцию как общественно думающую и общественно чувствующую часть общества, подчеркивал, что кардинальным признаком в понятии интеллигентности является ее духовная сущность. «Тот врач, для которого медицина ремесло... – не интеллигенция. И тот адвокат, для которого чужды интересы, выходящие за рамки его адвокатского дела – не интеллигенция» (Елпатьевский С. Я. Из разговоров об интеллигенции. СПб., 1904.). Эти слова русской интеллигенции были не просто словами, а воплощались в конкретные дела, например, многие представители интеллигенции, имеющие соответствующие дипломы и знания, бросали свои комфортные квартиры, сферы интересного общения, свою профессиональную деятельность и шли «в народ», работая там в тяжелейших условиях врачами, сестрами милосердия, учителями, провизорами и т.д.
В качестве обобщающего вывода целенаправленности миссии интеллигенции можно привести слова Р. Иванова-Разумника: «Принято интеллигентом считать всякого образованного человека. Но это абсурдно. Никакие дипломы не сделают еще сами по себе “образованного” человека “интеллигентным”... Наоборот, к интеллигенции могут одинаково принадлежать и физические и умственные рабочие, и “культурные” и “некультурные” люди, и ученые, профессора и полуграмотные рабочие, если все они удовлетворяют некоторому социально-этическому критерию» (Иванов-Разумник Р. В. Что такое интеллигенция? Берлин, 1920.).
В своей статье о русской интеллигенции Д.С. Лихачев писал: «К интеллигенции, по моему жизненному опыту, принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам. Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, – свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли... Совесть не только ангел-хранитель человеческой чести, – это рулевой его свободы, она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в запутанных обстоятельствах жизни, особенно современной».
Способность понимать и мыслить свободно и совесть, эту свободу направляющая. Два фактора – интеллектуальный и этический. И если следовать приведённой выше этимологии, то интеллигент – это не отдалённый созерцатель вечных истин, он «внутри, между, среди» того, что различает, видит – разумного, доброго, справедливого, являющегося основой морали, живёт им. Такое сочетание теоретического и практического – нравственного является фундаментом интеллигенции.
Этим и определяется, наверное, предназначение интеллигенции: тот, кто различает, кто видит и потому сам является примером нравственного, может и должен вести за собой.
Интеллигенции противопоставляют, с одной стороны, «толпу», «массу», с другой «аристократию духа», «образованную элиту», «торговцев словами». По-видимому, лучшая дефиниция принадлежит А.Н. Тарасову: «Интеллигент, если это настоящий интеллигент, а не псевдоинтеллигент (статусный интеллигент, чиновник, клерк, «интеллектуал», т.е. узкий специалист в непромышленной области – в сфере образования, управления, информационных технологий и т.п.) – это творец, творческая личность, гений, человек, занимающийся поиском истины, рациональным (научным) или чувственным (художественным) познанием и освоением мира. Настоящий интеллигент понимает свою индивидуальную роль познающего субъекта – и общественную роль просветителя и освободителя. Настоящий интеллигент – носитель критического мышления. Настоящий интеллигент противостоит конформизму и мещанству» (Померанц Г. «В России есть таланты, но нет идеи, способной их объединить» // Культура – Еженедельная газета интеллигенции. – 2003. – №19).
Не так давно к понятию интеллигент добавилось еще одно – интеллектуал, отчасти противопоставленное ему и претендующее на то, чтобы занять его место. Первое получило статус устаревшего и несколько даже ругательного, второе произносят с нескрываемой гордостью. Разница же в том, что из этого второго исключили «этическую компоненту», оставив лишь одну познавательную способность, интеллект, так сказать, без комплексов... И с этой «компонентой» ушло, возможно, что-то очень тонкое и очень важное. Тот самый красивый благородный дух, который не заменишь ни образованием, ни способностью анализировать и познавать.
К настоящему времени научные подходы к определению понятия «интеллигенция» могут быть объединены в две группы: первая – социально-функциональный подход, выделяющий интеллигенцию по характеру труда – профессиональному, умственному, требующему выполнения определенных социальных функций; вторая – нравственно-этический подход, при котором упор делается на глубокое осмысление и внутреннее переживание представителями интеллигенции гуманитарных ценностей. Сторонники первого подхода, в соответствии с формулировкой В. И. Ленина, включают в интеллигенцию всех образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда в отличие от представителей физического труда.. Интеллигентами являются все, кто занимается в основном умственным трудом, благодаря наличию образования, специальности, способностей, навыков, опыта. Остальные признаки и качества являются вторичными, они различны для разных обществ и разных эпох. Ярко и образно позицию сторонников второго подхода выразил известный ученый-философ Л. Н. Коган. «Интеллигенция: слой специалистов или духовная элита общества?». Он не был согласен с тем, что «все люди, получившие высшее и среднее специальное образование, а также “практики”, не имевшие специального образования, но занятые умственным трудом, механически зачислялись в разряд интеллигенции». По мнению Л. Н. Когана, не всех специалистов можно отнести к интеллигенции: «Специалисты – социальная группа общества; это люди, занятые профессиональным умственным трудом, то есть группа, сложившаяся на основе объективных, формальных признаков. Иное дело интеллигенция – это оценочная категория, характеризующаяся качественными особенностями личности, определенным типом мышления и поведения. Это люди, высокая интеллектуальная культура которых сочетается с высокой нравственной культурой, подлинной духовностью, бескорыстным служением народу, Родине». В качестве вывода он заключил: «Интеллигенция, это не социальная группа, а духовная элита общества».
В настоящее время признается тот факт, что нельзя отождествлять «интеллигента» и «специалиста». Специалист умственного труда – это человек, удовлетворяющий духовные потребности в обществе путем создания, хранения и распространения духовных продуктов, пользующихся общественным спросом. В общем случае специалист работает по найму, он выполняет в пределах своей компетенции любые заказы, за которые ему платят. Интеллигент же осуществляет не любую хорошо оплачиваемую работу, а только ту, которая не противоречит его совести и убеждениям. Интеллигент, будучи образованным и творчески активным человеком, как правило, является специалистом; специалист же, в зависимости от этического самоопределения, может быть интеллигентом, а может быть интеллектуалом. Таким образом, объем понятия «специалист» включает объем понятия «интеллигент».
Целесообразным стало введение нового понятия – интеллектный слой как совокупность интеллигентов и интеллектуалов. В основе понятия – термин «интеллект», т.е. способность создавать и понимать смыслы. Интеллектуальный слой – это совокупность интеллектуалов, а интеллигентов нужно причислять к «интеллигентскому слою», но и у тех, и у других присутствует интеллект, который их объединяет, но используется он по-разному, что их разъединяет.
Краткая история русской интеллигенции
Русская интеллигенция рождена петровскими реформами, она занята распространением западной культуры и её адаптацией к нашим условиям (в адаптацию входит и значительная критика приобретений, и вполне оригинальные достижения науки, литературы, искусства. При правлении Петра политико-идеологическая структура русского общества является не триадической, как на Западе, а диадической, как в деспотиях Востока. Слабо оформленные предсословные группы населения поголовно закрепощены государством (В. О. Ключевский) с разделением на тяглых (исполняют налоговую и натуральную повинности) и служилых. Что касается духовенства, то низшее несёт тягло, архиереи служат; затем они сводятся в служилую подгруппу под управлением статского обер-прокурора Синода. Но вертикальное диадическое отношение управляющего верха (тончайший «политический класс» из царя и его окружения) и управляемого низа чревато псевдогомологией, т.е. триадой. Во-первых, начинают формироваться сословия, напоминающие западноевропейский феодализм. Этот процесс относят к правлению Екатерины II или к более позднему времени. Что недооценивают историки, так это разворачивание на фоне этой крайне запоздалой имитации институциональной трёхсоловности другой, просвещенческой триады. Её обычно описывают под рубрикой истории общественной мысли, полагая как бы эпифеноменом более серьёзных социально-политических движений. Между тем, она является ведущей в разворачивающемся проекте современности. Двигателем параллельного развития является та внутренняя прослойка власти, которая просвещает страну по обязанности или призванию (отличить одно от другого бывает трудно). До реформы 1861 г. монополия просвещения была у государства, поэтому можно говорить о государственной интеллигенции, или о государстве как коллективном интеллигенте.
Разумеется, идеи возникают в индивидуальных головах. Звучит и критика правительственного курса; более существенно, чем тактические расхождения внутри просветительской элиты, наличие в просвещении казённо-бюрократической и литературной линий. Само по себе такое разделение просто констатирует существование в письменном языка функций технической записи и личностного самовыражения. Однако бюрократы и литераторы, вышедшие из одного петровского ботика, доводят свои различия до общественно-политического антагонизма.
До 1861 г. их расхождения, скорее, стилистические. Четырнадцатиклассная петровская система крепко связывает знание и карьеру. Образование повсеместно понимается как то, что открывает путь к более высокому чину (на это жалуются и прогрессивные бюрократы, и государственно мыслящие литераторы). В пореформенные десятилетия параллельная просвещенческая иерархия начинает конкурировать с табелью о рангах. В дореволюционной литературе, как и в послереволюционной, сосуществуют два основных значения слова интеллигенция. Но только вместо людей умственного труда – образованная часть общества, а высокие моральные качества наполнены оппозиционным содержанием. «Образованная часть общества» в дореволюционной России – социально- и культурно-типологический признак, профессиональный критерий «утоплен» в нём, он подразумевается (образованные люди физическим трудом, естественно, не занимаются, разве что по идее или от крайней нужды). Это и не столько общественный слой, сколько вектор прогресса и цивилизации.
Указанное значение слова начинает вызревать ещё до появления термина «интеллигенция». Его питает политика государственного просвещения. Начиная с петровских реформ, образование выполняет роль социального демиурга. Оно формирует сословно-чиновный порядок. Школьный аттестат выводит из «подлого состояния», университетский диплом даёт звание поручика и дворянскую шпагу. В дальнейшем сословное и классовое разделение в России вообще начинает перекрываться разделением на образованных и необразованных (народ).
После реформы 1861 г. вполне развёртывается вертикальная ось, на которой интеллигенция занимает срединное положение. Между 1861 и 1917 годами общественная конфигурация в России вразрез с официальным сословным порядком и в дополнение к имущественному разделению выглядит так: власть-интеллигенция-народ. Эта схема имеет хождение, потому что понятно, доходчиво объясняет расстановку социальных сил в стране и даёт значительной части населения ориентиры для самоопределения. Интеллигенция доказывает свою реальность не столько действием, сколько непрерывным потоком книг, брошюр, журналов, газет, воззваний. Проекты преобразования России, картины будущего, критика настоящего подогревают страну и держат её в напряжении; газетная полемика заменяет парламентские прения, борьба журналов – противоборство партий, романы читаются как социологические исследования и отчёты о состоянии страны. Это положение не уникально для России. Например, жизнь Франции перед революцией 1789–94 годов, наполненная памфлетами, брошюрами, трактатами, обращениями к народу, журнальными скандалами, с томами Энциклопедии в качестве общественных событий, с некоронованным властителем дум и защитником обиженных Вольтером столь же плохо укладывалась в официальный сословный порядок, как и в России 1861–1917 годов. Как, впрочем, и в предреволюционной Англии XVII в. с тучей сектантских листовок и памфлетов, и в реформационной Германии веком ранее с печатной Библией и антипапскими прокламациями. В каждом случае вокруг печатного станка мы находим людей, похожих на русских интеллигентов. Иногда они берутся за устройство конспиративных групп и восстаний. Но преимущественно они заняты более мирным делом – критикуют общественные пороки и рассказывают о совершенной жизни, которая могла бы установиться после устранения этих пороков. Изобретение Иоганна Гуттенберга книгопечатания создаёт переизбыток критических и эсхатологических идей (система религиозных взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной или её переходе в качественно новое состояние), к исполнению которых, как правило, интеллигенция не имеет склонности и неспособна. Её историческое назначение оказывается в том, чтобы создать указанную критическую массу, а также навыки для проживания воображаемых ситуаций в качестве осуществимых и реальных, использовать механизм художественной условности для эсхатологизации массового сознания.
Объяснялось это двойственностью интеллигентской задачи и места в переходном обществе. В пореформенной России интеллигенция достигла жреческого авторитета и видоизменила расстановку социальных сил. Её печатные рупоры создали общественное мнение; журналы становятся, по выражению Н.К. Михайловского, литературно-судебными инстанциями. «Это был как бы председатель суда общественного мнения по множеству дел, часто очень мелких и вполне личного характера, но иногда и крупных и, во всяком случае, захватывавших в своей совокупности всю грамотную Россию» – пишет о редакторе журнала «Искра» В. С. Курочкине Н. К. Михайловский. Последний, ветеран дореволюционной журналистики, обобщил особое положение пореформенной литературы в формуле «мысль, слово, дело». То, что для России ХХ века дело начиналось со слова, хорошо понял его молодой коллега, взявший для своей газеты название курочкинского журнала.
Герои интеллигенции заняли положение некоронованных правителей страны. Ясная Поляна – российская Мекка начала века. На дореволюционной карикатуре «Два царя в России» маленький император копошится у ног громадного Льва Толстого. Это кульминация формулы «незначительный правитель во времена великого писателя», имеющей хождения до конца советского периода. Хотя писатели сочиняют романы, а не управляют страной, аллюзия литературократии затушёвывает различие между духовной и государственной властью – и так для России не безусловное. У правителя, лишившегося харизмы, отнимается значительная часть административного авторитета (а затем и легитимных прерогатив); писателю же, наделённому ею, приходится не только духовно учительствовать, но и насаждать образование, восстанавливать справедливость, разбирать гражданские споры, выступать с законодательными инициативами и даже выслушивать предложения на высшую государственную должность, как Короленко в 1917 г.
Интеллигенция исторически, социально, культурно и психологически вырастает из субстрата письменной культуры. Многие признаки литературной деятельности (в широком значении слова) входят в её ментальный склад и определяют общественные функции. В частности, и представить интеллигентское братство можно только в пространстве художественного воображения, в качестве людей объединённых смысловыми и персонажными связями, с утрированно-условными признаками литературных героев. Другие социальные группы, хотя и подвергаются художественной типизации, но всё-таки существуют вполне реально в качестве рабочего, крестьянина, бизнесмена и т.д. Если же мы извлечём интеллигента из кокона литературно-исторических ассоциаций, то превратим его в студента, служащего, врача, учителя, в участника какого-нибудь унылого мероприятия по чтению газет или распитию чая.
Свои жреческие претензии и амбивалентную многозначительность интеллигенция удерживает, пока её параллельный проект просвещения сохраняет вид плана реальных преобразований и пока имеется инфраструктура для его трансляции. Виток истории после 1917 г. упрощает опасно удвоившуюся и фантомизированную структуру российского общество. Можно говорить о возврате к диадической конфигурации петровского правления. Разбухшая литературно-полемическая прослойка берется под государственный контроль и частично ликвидируется. Небольшая часть интеллигенции перебирается во власть, но большинство её обречено на растворение в народе, т.е. в управляемой массе.
Интеллигенция по-советски – это люди умственного труда, одно из трёх советских сословий наряду с рабочим классом и колхозным крестьянством. Но термин не был юридически закреплён. В графе «социальное положение» писали не «интеллигент», а «служащий». Вполне резонно и по существу. Канцелярские чиновники и технические специалисты служили государству. Различия между профессиями нефизического труда отступали перед общностью их государственно-политического статуса. Второе советское значение интеллигенции морально-психологическое и обыденное. Эпитет «интеллигентный» – один из самых хвалебных в современном русском языке. Приписываемые интеллигенту качества не вытекают прямо из занятий, которыми ему надлежало заниматься по должности. В стереотипе интеллигентности ностальгия по дореволюционным временам смешивается с идеальными исканиями советской эпохи. Обыденное сознание включало в интеллигентский набор хорошие манеры как у представителя высшего света, благородство как у дворянина, духовность как у священнослужителя, образованность и компетентность как у специалиста и ещё много качеств, лишившихся после революции своих традиционных носителей. А образ чудаковатого, оторванного от жизни, но честного, доброго и самоотверженного человека из мира знаний, настойчиво тиражировался книгами и кинофильмами. Он символизировал гибкость партии в использовании достижений культуры и пределы её либерализма к идеологической неустойчивости. Такие обаятельные воплощения этого образа как профессор Полежаев из «Депутата Балтики» в исполнении Н. К. Черкасова, конечно, оставались в массовом сознании.
В раздвоенности советских официозных трактовок как бы содержится историческое резюме предыдущей эпохи: интеллигенция готовилась к роли светского жречества безрелигиозного общества, но была взята только в «спецы». Однако положение высокооплачиваемого специалиста умственного труда так и осталось для подавляющего большинства людей с дипломами только мечтой, в лучшем случае, эпизодом НЭПа или прожектом позднего сталинизма. В «самом радикальном проекте современности» идеологическая функция оказалась намертво соединённой с высшими позициями в коммунистической власти, а подавляющая масса специалистов вымытой из особого слоя в советскую служню.
Однако перед нами не простое повторение петровского начала. Исторический запас предыдущей эпохи сохраняется в виде русской литературы и навыков олитературивания жизни. Разных «как бы» групп и в СССР немало. Официальная же общественная структура бедна. Плоский ландшафт советской социальности украшается монументом трёх сословий: рабочий класс, колхозное крестьянство, народная интеллигенция. В тени его пробивалась жизнь, реальности которой плохо отделялись от вымысла. Даже и сейчас самые яркие плоды той жизни (ударники, вредители, шпионы, мафия, номенклатура, олигархия) мы видим сквозь призму мифологических гипербол.
Интеллигенция, эта ментальная подоснова общества снова востребована на перестроечном витке социополитического цикла. Конфигурация общества между 1985 и 1991 годами быстро уподобляется предреволюционному десятилетию. Вместе с лавиной критики, прожектов, лавиной книг, журнальным бумом снова между властным верхом и управляемым низом разрастается литературно-полемическая прослойка с просветительским курсом западной демократии и проектом капиталистического будущего.
Однако постепенно идеологическая функция советской интеллигенции с падением советского строя исчерпала себя: в обществе изменился спрос на духовные ценности, а значит, и на «властителей дум». Действительно, в бурные 1990-е годы часть советской интеллигенции трансформировалась в политическую элиту, бизнес-элиту, часть – пополнила слои малоимущих и бедных.
Пять-шесть горбачевских лет оказались для либеральной интеллигенции более бесплодными, чем любой из предшествующих пятнадцати. Ибо нет ничего страшнее, чем воплотившиеся идеалы. Интеллигенция буквально не знала что делать. Поначалу все было ясно: восстанавливать некогда запрещенные спектакли, печатать Солженицына и реабилитироваться перед детьми, все более презрительно пожимающими плечами. Но, к сожалению, в этих поисках утраченного времени была не одна самореабилитация.
Для нового творчества не оказалось сил. За годы уютно-конформного «противостояния» интеллигенция поглупела, растеряла былые навыки, многое просто позабыла и оказалась совершенно дезориентирована, ее высадили в «демократию», как Робинзона на остров.
Канон интеллигентских вопросов
Интеллигенция существует как коллективная политико-культурная позиция, в которой, претендующая на независимость, вольнодумие, рефлексию мысль определяет себя в новой и новейшей России. Размышления мыслительной субстанции нашего общества о себе вошли как подвопросник в перечень «вечных» и «проклятых» российских вопросов. Их можно брать как гипотезы для научной разработки, но степень их сциентизации весьма относительна: они слишком непосредственно выходят на условия sine qua non для существования указанной субстанции. Вопросы раздаются, следовательно интеллигенция существует. Если они смолкнут, то и она исчезнет. Пока среда их и, следовательно, её, воспроизводства сохраняется. Причём, к этой среде следует отнести и фигуры речи, слитые с формулируемым содержанием если и не однозначно, то весьма тесно.
Перечень вопросов можно без труда составить по единственному сборнику дискуссий об интеллигенции. Не имеет особого значения, в каком году дискуссия происходила – в 1909-м, 1924-м, 1974-м, 1989-м, 1999-м или 2005-м. Слова и темы будут повторяться почти дословно. Чем дольше вопросы звучат, тем меньше в них проблемности и эвристики, а больше ритуала и катехизации особого рода – без ответов, но с хорошо разработанным вопросником.
Складывание канона вечных вопросов продолжалось недолго, не дольше шести-семи десятилетий. Ещё Фонвизин и Карамзин предпочитали утвердительную пунктуацию. Однако с николаевского правления количество вопросительных знаков в русской интеллектуальной прозе начинает быстро нарастать. Почин положил Чаадаев с его сомнением, есть ли у России история в первом философическом письме 1829 г. Краеугольная дилемма «Европа или Азия? Восток или Запад?» была совместно заложена славянофилами и западниками на рубеже 1830-х и 40-х годов. Не следует забывать «Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа!» (1842). Проходная повесть А. И. Герцена снабдила Россию сакраментальным «Кто виноват?» (1846), а Чернышевского – «Что делать?» (1863). Целой серией вопросов одарил Толстой: Так что же нам делать? За что? Кто прав? Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят? Достоевский бился над «Вера или безверие?», но также сомневался, есть ли у русских личность (насчёт англичан и французов сомнений не возникает). Лесков интересовался, есть ли у русских совесть и воля. Шелгунов уже имеет адресат вопрошаний: «Интеллигенция – думать или делать?» (1889). Его «Очерки русской жизни», среди прочего, ставят вопрос, жизненно важный для умственной субстанции: есть ли у русских мышление? (опять же по контрасту с другими нациями: у немцев оно, несомненно, есть). Похоже, что русское вопросотворчество последовательно пробует западный общественно-политический и психологический тезаурус на лакмусовой бумаге национального самоопределения. Дойдя до нижнего предела мыслительной экзистенции и не получив ответа о возможности cogito в российских цветах, оно возвращается в уже очерченный круг. Начинаются повторы. Вокруг канонической сердцевины по правилам всякой экзегезы наслаивается круг толкований. Возникает своя апологетика и своя патристика, своя золотая серия.
Формирование оппозиционности в настроениях советской интеллигенции 60-70-х годов
К концу 60-х – началу 70-х гг. общественно-политическая обстановка в стране была двухуровневой: внешний – успехи социалистического строительства во всех областях жизни, признание, что построен «развитой социализм» и СССР движется к построению уже коммунистического общества, что необходимо только чуть-чуть поднапрячься и «мы уже в коммунизме». Другой – «кухонный» интеллигентский, где говорилось о проблемах советского общества, о надоевшем контроле со стороны партийных органов и КГБ за мыслями и поступками не только высоко стоявших представителей власти, но и рядовых, о сложностях оформления поездок заграницу, хотя при Л. И. Брежневе это стало гораздо проще, чем раньше. Думающая интеллигенция в своих суждениях во многом опиралась на литературу, в которой можно было прочитать об этом между строк. Особое значение имели публикации известных писателей, подвергавшихся преследованиям внутри страны и уезжавших заграницу, а также литература, привозимая контрабандным путем из Болгарии, Чехословакии, где она публиковалась на русском языке, в том числе и закрытая для советского читателя. Поэты и писатели – важная часть любого интеллектуального общества. В этом ракурсе общая задача интеллигенции – точно следовать истине человеческого состояния с тем мужеством, которое необходимо, чтобы сохранить независимость от сил, стремящихся скрывать действительное положение дел. Талантливые люди быстрее всего понимают важность честности в творчестве и развивают в себе необходимое для этого мужество. Человеку, обладающему талантом, лично быть честным по отношению к себе и обществу «выгодно», ибо это позволяет развивать свой дар. Творчество уменьшает человеческие страдания и является источником вдохновения для совершенствования человечества в целом и личности в частности. Жизненно важными были для интеллигенции произведения многих поэтов и писателей конца 60-х – начала 70-х гг. ХХ в.
Точкой отсчета нового времени в СССР можно считать ХХ съезд КПСС, когда Н. С. Хрущев выступил против культа личности И. В. Сталина. Это было начало «хрущевской оттепели». С публикации повестей А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и М. Алданова «Портрет на скале» все решили, что наступила эпоха свободы слова. К этому времени в среде той советской интеллигенции, которая была настроена оппозиционно к власти, были известны многие произведения Бориса Пастернака. В 1956 г. ждали публикации его романа «Доктор Живаго», но он оказался под запретом как антисоветский. Когда в 1957 г. роман увидел свет сначала в Италии, а потом в других странах, его стали привозить контрабандой в СССР, где переписывали от руки, на пишущих машинках и передавали по секрету тем, кого знали достаточно близко и кому могли доверять. Это не было массовым явлением, но со времени появления первых экземпляров книги среди интеллигенции Борис Пастернак стал в некотором смысле ее совестью. Хотя Пастернак ушел из жизни в 1960 г., его идеалы, высказанные в «Докторе Живаго», распространялись быстро среди художественной и передовой вузовской интеллигенции. Можно сказать, что эта ориентация на нравственные качества доктора Живаго привела общество к событиям 90-х гг. в СССР. Последние два десятилетия показали, что из этого получилось. Сегодня можно все оценивать по-разному, но в те далекие уже 60-е гг. «Доктор Живаго» и его автор стали символом совести советской интеллигенции.
Что же именно в произведениях Пастернака является основой идеалов нравственности, совести для советской интеллигенции 60-х гг. ХХ в.? Сюжет и герои романа «Доктор Живаго» показаны сквозь призму взглядов русской интеллигенции рубежа XIX–ХХ вв. Сам Пастернак по своей родословной принадлежал к этой интеллигенции и через опыт своего поколения, своего социального слоя выражал отношение тех, кому приходилось жить в реалиях советской власти. Он проиллюстрировал это разочарованием средних слоев общества в Октябрьской революции, в тоталитарных методах перестройки 20–30-х гг. Эта часть интеллигенции хотела иметь общество, основанное на свободе личности и свободе творчества при гражданской ответственности перед другими. Большая привлекательность идей социализма для интеллигенции конца XIX – начала ХХ в. заключалась в том, что, как казалось, он был рациональным решением противоречия между стремлением человека к свободе и антилибертаристскими аспектами индустриального общества. Однако с течением времени рационализм XIX в. стал практической и эффективной организацией индустриального развития ХХ в. В СССР он обернулся насильственной индустриализацией за счет разорения миллионов крестьян. Но, если учитывать ситуацию 30-х гг., когда мир получил фашистские Германию и Италию с их стремлением к мировому господству, можно ли было в России спокойно выжидать эволюционного развития индустрии, способной обеспечить ее независимость и оборону? В 60-е гг. советская интеллигенция таких вопросов себе не задавала, ибо была свежа память о Великой Отечественной войне, сильна коммунистическая идеология и не были доступны многие документы о том, что происходило в стране в целом и в высших эшелонах власти в частности. Всем казалось, что партия и народ едины и неразделимы в своих стремлениях к светлому будущему. Поэтому открытием в произведениях Пастернака для интеллигенции 60-х гг. было другое – его мировоззрение, другое видение жизни.
Основа мировоззрения Б. Пастернака – человек, живущий простой и истинной жизнью. В этом он шел от христианского учения о преодолении смерти через любовь к ближнему, доказывая, что совершенство человека в его современном индивидуализме двойственно: 1) каждый человек – свободно развивающаяся личность и 2) жизнь – это жертва ради блага человечества. Полная реализация личности и обязанности перед другими связаны вместе идеей писателя о том, что жизнь – это взаимное переплетение частностей в целое.
Взгляды Б. Пастернака стали откровением для интеллигенции 60-х гг. И чем больше она вдумывалась в его произведения, тем больше открывала для себя другой мир мысли и чувства, другой мир предназначения творческой личности, художника, писателя. Основой творческих способностей человека он считал отношение к самоотдаче – любви. На этом чувстве зиждется истинное искусство. Поэтому задача интеллигенции (для Пастернака в особенности задача поэтов и писателей) – наблюдать человеческую натуру и природу и точно отображать жизненные принципы – внутриличностные и общественные отношения, и законы природы.
Пастернак считал, что художники обладают особым талантом интуитивно воспринимать и выражать основы жизни намного глубже, чем обычные люди. Он твердо верил, что талант учит честности и мужеству, так как раскрывает драматический замысел существования человека; что одаренный человек сознает, насколько выигрывает жизнь при полном и должном освещении и сколько она теряет, находясь в полутьме. И талант должен стремиться к этой правде жизни несмотря на то, что такая позиция может обернуться трагедией.
В своем романе он показал отношение к революции средних слоев интеллигенции, для которых она была магическим образом, ибо представлялась относительно бескровным путем к такому гуманному демократическому обществу, где появится возможность для личности развить или улучшить себя, отдавая отчет в необходимости ответственного поведения. Предполагалось, что человек будет руководствоваться разумом, совестью и хорошими манерами, что приведет автоматически к прогрессу. Именно поэтому интеллигенция до революции видела в монархии сдерживающий фактор идеям личностно-ориентированного гуманного демократического устройства страны.
Октябрьская революция оказалась не той революцией 1905 г., которую идеализировала интеллигенция. Это была новая, кровавая, жестокая, стихийная, солдатская революция под предводительством профессиональных революционеров – большевиков. Но, по свидетельству многих представителей художественной интеллигенции и самого Пастернака, в те головокружительные дни 1917 г. им казалось, что сама природа двигалась сквозь революцию, наполняя все живые существа предчувствием будущего величия России. А жертвы, приносимые ради нового общества, казались исторически необходимой частью его строительства. Представления самого писателя о новом обществе основывались на образе семейного очага, который формирует личность, а общественная организация должна была способствовать развитию творческих начал в человеке.
Анализируя дальнейшие события через восприятие доктора Живаго, Пастернак пришел к выводу, что революционеры (имея в виду большевиков) не поняли реальных нужд людей. По своим стремлениям они делились на несколько категорий, в числе которых одни были хитрецами, работавшими на себя; другие – искренними, но наивными, одержимыми единственной идеей разрушения; третьи находились под властью данного исторического направления и стремились реализовать его любыми средствами. Были и убежденные в правоте партии, мечтавшие создать на земле рай. Б. Пастернак делает вывод, что эти люди были просто некомпетентными борцами за будущее, что они никогда не несли ответственности за те страдания, которые они причинили огромной массе людей в надежде на оправдание их действий будущим счастьем, так никогда и не наступившим.
В принципе можно было бы с этим выводом согласиться, но при том условии, что все действия большевиков совершались бы в мирное время, в условиях поступательного движения общества и государства. Тогда, возможно, для их исторической миссии не было бы места, но история не терпит сослагательного наклонения. И было то, что было. Для шестидесятников в то время все эти рассуждения писателя имели огромное значение и открывали совершенно новый уровень понимания истории.
В своем романе Пастернак показывает позднейшее сожаление средней интеллигенции, восторгавшейся ранее целеустремленностью революционеров и радикальными разрушениями, о своей поддержке рвавшихся к власти большевиков. Они слишком поздно поняли, что революционеры разрушили гуманистическую часть всех структур и моральных ценностей общества, ликвидировали своими действиями закон природы о ценности каждой человеческой личности и ее жизни, и тем самым попрали совесть человека. Красная революция стала огромным паразитом, сосущим кровь России при помощи террора и подавления всякого инакомыслия.
Продолжая развивать свое представление о событиях, последовавших за октябрем 1917 г., Пастернак изложил идею такой организации нового общества, которая, прежде всего, должна была бы способствовать самосовершенствованию личности и выполнению ею общественных обязанностей по отношению к другим, что можно было бы выразить понятием «двойственный органический индивидуализм». Жизненно необходимыми при этом, по Пастернаку, являются личные частные аспекты жизни: любящая семья, приносящее удовлетворение призвание, забота о собственном спасении, установление честных и ответственных отношений между людьми. Он допускал, что подчас взаимоотношения людей могут быть нарушены из-за наплыва чувств: полного погружения в ежедневную профессиональную работу, созвучия с музыкой природы и многого другого. Однако при этом человек должен знать жизнь и жить в соответствии с этими знаниями просто и честно, что включает в себя личную и интеллектуальную порядочность, правдивость и мужественность, открытие для себя целостности жизни и осознание того места, которое каждый занимает внутри нее. Способом достижения двойственного идеала «органического индивидуализма» должно стать следование законам природы и создание такого общества, где бы взаимодействовали труд и закон. Уже в своих первых стихах Пастернак метафорически сравнивал социализм с морем жизни (активным и человечным обществом), в которое впадают отдельные реки (жизни людей). Позднее это радужное видение радикально изменилось под давлением происходивших в 30-е гг. событий. Однако были видны и противоречия в мировоззрении писателя. Если политические взгляды его включали в себя органический индивидуализм и конституционную демократию, то представление об экономической стороне сводилось к неопределенному понятию «социализм», который был популярным термином для передачи идеи о гуманном экономическом порядке, хотя детально это так и осталось им не разработанным. Да и можно ли было ожидать такой разработки от писателя в его художественном произведении? Все, на что он был способен – это дать обществу свое видение «порядочного, человеческого государства», в котором порядок возможен в случае взаимодействия личностей, обладающих социальной ответственностью и преодолевающих существующие в обществе бедность, болезни, невежество, насилие. Но при этом он считал необходимым отсутствие монополизирующих власть политических структур или структур, мешавших экономическому развитию страны.
Для интеллигенции 60-х гг. это было близко и понятно, но никто из ее представителей, как и сам Б. Пастернак, не знал, каким путем этого можно было бы добиться. Насильственный путь исключался, помня слова А. С. Пушкина о русском бунте, страшном и кровавом, через который Россия уже проходила; демократического пути пока не предвиделось в связи с однопартийностью системы и полным подчинением ей всех силовых структур. Единственной отдушиной для интеллигенции того времени были трудовая деятельность, как думалось – «на пользу» народу российскому, да «кухонные посиделки» с доверенными друзьями. Интеллигенция надеялась, что когда-нибудь кончится это время и начнется другое, более свободное, более достойное человеческого бытия, а не просто уравниловки для одних и большей льготности и свободы для других. Но оказалось, что те, кто держал власть в своих руках, позднее воспользовались разрушительными трудами интеллигенции, обобрали страну и народ, вновь очутившись у кормила власти.
Именно надежды на лучшее и заставляли интеллигенцию 60-х гг. ориентироваться на Пастернака и его литературных героев, сверяя свои поступки с их нравственностью и ожиданием лучшего.
В те годы даже в национальных регионах и на местах стало ясно, что вся партийная линия на строительство коммунизма терпит крах, так как материальное обеспечение ухудшалось несмотря на повышение заработной платы, а произносимые с трибун слова расходились с практикой жизни. Относительная «свобода слова» во времена хрущевской оттепели закончилась созданием ухищренных методов отправки неугодных в специальные отделения психбольниц или высылкой за границу, установлением наблюдения со стороны КГБ за более или менее подозрительными личностями, выражавшими так или иначе свое недовольство положением дел в стране. Об этих эпизодах советской действительности в провинции узнавали по великому секрету разными путями: кто-то слушал «Голос Америки», «Свободу», «Би-би-си»; кто-то через друзей, работавших в партийных органах и имевших доступ к присылаемым ЦК КПСС «дайджестам» зарубежной печати, и т.д. Не всё, но многое, что происходило в верхах, читали между строк в «Новом мире». Какие-то публикации привозились нелегально и списками расходились по стране.
Интеллигенция в творчестве братьев Стругацких
Братья Стругацкие представляли лучшую часть интеллигентов-шестидесятников, и уже данное обстоятельство делает актуальным изучение их творчества в контексте интеллигентоведческого дискурса.
Интеллигенция конца 60-х – середины 80-х гг. была настроена критически, ее возмущали привилегии, которыми себя награждала партийная и советская верхушка, вседозволенность, превышающая все мыслимые по тому времени мерки нравственности. Отсутствие свободы самовыражения, возможности получать объективную информацию обо всем, что делалось в мире и в стране, заформализованность жизни и невозможность самой встать у власти, чтобы обратить ее во благо народу, – все это возмущало интеллигенцию.
Ее неявный критицизм в адрес власть имущих будил в сознании народа понимание несправедливости власти, постоянно повторявшей, что она руководит обществом в интересах народа, что строит такое государство, которое будет о нем заботиться. На деле все понимали, что марксизм-ленинизм – опора партийных деятелей – не наука, а догма, окруженная массой без конца повторяемых лозунгов. Постепенное понимание этого вызывало у интеллигенции ответную реакцию, приведшую к известным изменениям в стране.
Произведения Стругацких были важным фактором формирования интеллигентского сознания в 1960–80-х гг. Научно-фантастический бум 60х гг. был порожден в значительной степени духовными исканиями советской интеллигенции. Отечественный литературный критик В. Ревич писал: «Интеллигенция делает попытку добиться в своей стране хотя бы сносных условий существования. Рождается мощное движение шестидесятников. Неожиданно для всех одной из составных и существенных частей движения становится фантастика, до тех пор уютно коротавшая время в комнате развлечений для детворы». Творчество А. Н. и Б. Н. Стругацких также являлось продуктом интеллигентской среды того времени, и их произведения предназначались, прежде всего, интеллигентной аудитории. Именно поэтому вполне закономерно рассмотрение творчества писателей в контексте интеллигентоведческого дискурса.
Научная фантастика создавалась интеллигенцией, и основным ее потребителем также были различные отряды интеллигенции. Естественно, в произведениях жанра не могли не ставиться проблемы, волновавшие именно интеллигенцию, а центральными персонажами также часто являлись интеллигенты. Как же воспринимали данную социальную группу и ее миссию в обществе братья Стругацкие?
Изначально отношение писателей к интеллигенции было положительным или даже восторженным. Они декларировали на страницах своих произведений ее особую, просветительскую роль, рассматривали как главного носителя идей прогресса. В повести «Попытка к бегству» (1962 г.) появляется определение «желающие странного». Так тюремщики на отдаленной феодальной планете называют своих образованных и рефлексирующих узников. Стругацкие устами своего героя Саула восхищаются ими: «Но теперь здесь есть люди, которые желают странного! И этого человека, конечно, боятся. Этому человеку тоже предстоит долгий путь. Его будут жечь на кострах, распинать, сажать за решетку, потом за колючую проволоку».
Подлинным гимном интеллигенции можно считать роман «Трудно быть богом» (1964 г.), безусловно, вершину «оттепельного» этапа творчества писателей. Конечно, это произведение не об интеллигенции, но она незримо присутствует практически на каждой странице. Именно интеллигенты – книгочеи, лекари, механики, писатели и поэты – являются «лучом света» в царстве феодального мракобесия, в котором развивается сюжет произведения. Именно на них, как главных носителей нравственного прогресса, и возлагают надежду авторы. «…В этом мире страшных призраков прошлого они являются единственной радостью будущего… они – фермент, витамин в организме общества, – пишут Стругацкие. – Уничтожьте этот витамин, и общество загниет… Никакое государство не может развиваться без науки – его уничтожат соседи. Без искусства и общей культуры государство теряет способность к самокритике, принимается поощрять ошибочные тенденции… Можно сколько угодно преследовать книгочеев, запрещать науки, но рано или поздно приходится спохватываться и со скрежетом зубовным, но открывать дорогу всему, что так ненавистно властолюбивым тупицам и невеждам». Данный отрывок вполне мог украсить страницы не только фантастической повести, но и серьезного интеллигентоведческого исследования. Со временем столь восторженное отношение к интеллигенции сменяется у братьев Стругацких более критическим. Так, в повести «Хищные вещи века» интеллигенты получают презрительную кличку «интели». Так их называют жители фантастического города будущего, в котором протекает действие произведения, и обитатели которого, не испытывая никаких материальных проблем, погрязли в пьянстве, наркомании, распутстве. «Интели» стремятся расшевелить мещанское болото и даже готовят вооруженное выступление, но не с целью захватить власть, а лишь затем, чтобы прекратить дальнейшую деградацию населения. Но как стереотипные интеллигенты, они даже не могут обеспечить конспирацию, и все население знает об их замыслах, правда воспринимает это достаточно равнодушно. Можно предположить, что и мятеж «интелей» был бы воспринят столь же равнодушно и не принес бы никакого положительного результата. Здесь же изображена другая ипостась интеллигенции – интеллектуалы, стремящиеся подвести под потребительское общество наркоманов и алкоголиков философский фундамент. «Нам исключительно повезло. Мы родились в величайшую из эпох – Эпоху Удовлетворения Желаний… – говорит один из них, доктор Опир. – Да, мы философы, много и злобно ругали науку… Что ж, мы действительно утратили… божественную сущность. Наука отняла ее у нас. Но взамен! Взамен она бросила человечество на пиршественные столы Олимпа». Конечно, образ доктора Опира в повести Стругацких нарочито гротескный. Однако он во многом предвосхитил тех бывших кумиров театра и кинематографа, которые в настоящее время рекламируют с телеэкрана товары сомнительного качества.
Столь же пессимистическое отношение к интеллигенции присутствует и во «Втором нашествии марсиан». По сюжету произведения на Землю опять явились пришельцы (по авторскому замыслу первое нашествие описано у Г. Уэллса в «Войне миров»). Но на этот раз они не употребляют людей в пищу, им нужен только желудочный сок. И ситуация кардинально отличается от романа Г. Уэллса. Пришельцы легко нашли «общий язык» с правительствами, организовали ряд мероприятий, поощряющих лучших производителей желудочного сока, армии были распущены или разбежались сами. Более того, некоторые из решений пришельцев выглядят вполне здраво: они полностью искореняют наркоманию, т.к. она препятствует производству людьми желудочного сока. Трагический пафос этого произведения состоит в том, что интеллигенция в столь критический для человечества момент не только не возглавила сопротивление пришельцам, но и вообще самоустранилась. Ее в повести практически нет. Все повествование ведется от лица провинциального школьного учителя, т.е. типичнейшего интеллигента. Но его больше заботят бытовые проблемы, о происходящих в мире событиях он узнает из сплетен обывателей и рассказов солдат-дезертиров. Небольшую группу оппозиционных интеллектуалов правительство и население «с головой» выдали пришельцам для расправы, но они проявили милость: разрешили создать управляемую оппозицию, тех же, кто не согласился войти в нее, отправили в дальнюю ссылку. А интеллигенция «растворилась» в мещанском «болоте».
Критический взгляд на интеллигенцию присутствует в другой повести середины 1960-х – «Далекая Радуга». Ее действие также развивается в отдаленном будущем, в котором ученые превратили планету Радуга в полигон для опасных физических экспериментов. Физики и составляют основное население планеты. Но в результате одного опыта на Радуге произошла катастрофа и всем людям угрожает гибель. Стругацкие ставят своих персонажей перед ситуацией «Ноева ковчега». В распоряжении жителей планеты небольшой звездолет ограниченной вместимости. Возникает вопрос – кого спасать? Ученых или их достижения? А если ученых, то представителей какой из соперничающих школ? На всех места не хватает. Проблему разрешил командир звездолета Горбовский, который приказал грузить в корабль детей. Таким образом, маститые ученые, проникшие в самые сокровенные тайны мироздания, оказались не способны решить столь простую, казалось бы, этическую задачу. Причем, многие из них не боялись за свою жизнь. Напротив, они были готовы остаться, лишь бы спасти материалы своих наблюдений или какие-нибудь приборы.
В этой повести Стругацкие в форме притчи отразили характерную черту научной интеллигенции периода «холодной войны», прежде всего той ее части, которая была связана с военными разработками. Речь идет о серьезной трансформации ее нравственно-этических черт. Люди, которые создавали оружие чудовищной силы и получали за это немалые блага, как это ни странно, мало беспокоились об этической стороне своей деятельности. Например, советский астрофизик И. С. Шкловский, известный широкой публике как популяризатор идеи поиска внеземных цивилизаций, оставил свои впечатления о вечеринке с участием советских атомщиков: «Бесшабашный цинизм создателей атомной бомбы тогда глубоко меня поразил. Было очевидно, что никакие этические проблемы их дисциплинированные души не отягощали... лежа в больнице Академии наук, я спросил у часто бывавшего в моей палате Андрея Дмитриевича Сахарова, страдает ли он комплексом Изерли. “Конечно, нет”, – спокойно ответил мне один из наиболее выдающихся гуманистов нашей планеты». Конечно, трансформация менталитета интеллигенции под влиянием «холодной войны» и милитаризации сферы научного поиска требует серьезного изучения. Но даже по внешним характеристикам ученые фантастической Радуги напоминают физиков-ядерщиков, осваивающих дальние полигоны где-нибудь в Неваде, на Новой Земле или Бикини. Нравственное опустошение, на которое сначала не обращают внимания, затем, в самый критический момент, не позволяет им сделать правильный выбор.
Оригинальное прочтение проблемы «интеллигенция, власть, народ» присутствует в уже упоминавшейся повести писателей «Обитаемый остров». По сюжету данного произведения на планете Саракш существует авторитарное государство, правители которого обеспечивают свое господство, подавляя критическое мышление населения посредством особого излучения. Но есть небольшой процент жителей, сохраняющих адекватное восприятие действительности. На Саракше их называют «выродками». Излучение вызывает у них сильные головные боли и припадки, напоминающие эпилепсию. По этому признаку «выродков» выявляют и преследуют. Но затем читатель неожиданно узнает, что и правящая элита данной страны также комплектуется из «выродков», ибо правителям как раз и требуется развитое критическое мышление (конечно, властители тщательно скрывают свою патологию). Те же, кто не попал в число правителей, пополняют ряды интеллигентской оппозиции. Конечно, «выродков» Саракша нельзя полностью отождествлять с интеллигентами даже в контексте фантастического мира повести, но это именно та среда, из которой интеллигенция может формироваться. Кроме того, предположение авторов о «генетическом» единстве правящей элиты и оппозиции получает неожиданное подтверждение при изучении судеб российской оппозиционной интеллигенции. Начиная с петровских реформ россий-ская интеллигенция генерировалась государством и была тесно связана с «верхами». Но из нее же рекрутировались и лидеры вне-системной оппозиции. А. Н. Радищев до публикации «Путешествия из Петербурга в Москву» являлся преуспевающим чиновником, многие участники декабристского движения представляли знатные дворянские фамилии империи. Лидеры народников и социал-демократов также вышли преимущественно из верхних слоев интеллигенции. Ситуация в целом повторилась в советское время. Руководители и идейные вдохновители диссидентского движения в большинстве своем не поднялись из «низов», а спустились из «верхов»: либо они сами порвали с правящей элитой, либо были из нее изгнаны в силу различных причин. В первом случае примером может служить личность А. Д. Сахарова, который был осыпан советской властью наградами, огромными суммами сталинских и государственных премий и перешел в оппозицию по внутренним убеждениям. Во втором случае следует вспомнить о таких известных диссидентах-шестидесятниках, как В. Антонов-Овсеенко и П. Якир, чьи отцы погибли в годы репрессий, что сломало судьбы сыновьям и подтолкнуло их в оппозицию.
Однако из подобной социологической модели братьев Стругацких неизбежно следует вывод о социальной изоляции интеллигенции. Она далека от народа, ибо по своим качествам не способна «ходить строем» и петь патриотические марши (именно этим занимается население фантастического Саракша под влиянием излучения). Но интеллигенция столь же далека и от власти, ибо последняя видит в интеллигентах своих главных конкурентов в борьбе за влияние на умы.
Тезис о социальной изоляции интеллигенции Стругацкие развивают в своей повести 1974 г. «За миллиард лет до конца света». Данное произведение – одно из немногих в творчестве писателей, где действие происходит в реальном времени и пространстве – в Ленинграде летом 1972 г. Ряд ленинградских ученых ведут перспективные научные разработки, обещающие эпохальные открытия. Но некая неведомая сила в разной форме препятствует им. Они продумывают различные способы действий в этой ситуации. Обращаться к властям бессмысленно, те их просто не поймут. А такой вариант, как апелляция к широким массам, к населению, ими даже не рассматривается, тем более что в их среде все наихудшее часто обозначается выражением «от сохи». Таким образом, каждый из героев выбирает свою модель поведения исходя из собственных наклонностей, но все эти модели капитулянтские (исключение составляет математик Вечеровский). Персонажи Стругацких также дискутируют о приоритетах в человеческой жизни, и их мнения не всегда согласуются с существующими представлениями об интеллигентской нравственности. Так, японист Глухов проникновенно вещает: «Неужели не ясно, что выбирать? Жизнь надо выбирать! Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки же... Жить надо, любить надо, природу ощущать надо – ощущать, а не ковыряться в ней! Когда я сейчас смотрю на дерево, на куст, я чувствую, я знаю – это мой друг, мы существуем друг для друга, мы друг другу нужны...» И хотя авторы не навязывают читателям своей точки зрения, но Глухов, по контексту повествования, – человек, нравственно сломленный, отказавшийся от борьбы за свои идеи. Иную модель поведения, более прагматическую, пропагандирует Вайнгартен: «Право на свободу научного любопытства... В двадцатом веке все равно этой свободы ни у кого нет. Ты с этой свободой можешь всю жизнь просидеть в лаборантах, колбы перетирать. Институт – это тебе не чечевичная похлебка! (По сюжету повести Вайнгартену за прекращение перспективного исследования обещано место директора крупного НИИ.) Когда на тебя прет тяжелый танк, а у тебя, кроме башки на плечах, никакого оружия нет, надо уметь вовремя отскочить...»
Мысль о социальной изоляции интеллигенции братья Стругацкие развили уже в позднеперестроечные годы в пьесе «Жиды города Питера». В данном произведении группа питерских интеллигентов получает от некой организации повестки с приказом явиться в указанное время и место с вещами, документами и т.д. Эти повестки составлены в такой же стилистике, как и приказы, которые нацисты развешивали на оккупированных территориях для еврейского населения (отсюда и название пьесы). Персонажи не могут понять, что происходит, они обращаются к своим знакомым во властных структурах, но не получают ни ясности, ни поддержки. В итоге, все их возмущение свелось к кухонным разговорам, и они покорно собирают вещи, дабы явиться по повесткам. Развязка сюжета построена в трагикомическом ключе: таинственная организация отменяет свой приказ. Однако содержание «Жидов города Питера» позволяет считать, что Стругацкие не только ставили вопрос о социальной изоляции интеллигенции, но и не видели в ней никакого позитивного потенциала. Персонажи-интеллигенты оказываются не способными даже на пассивное сопротивление.
Таким образом, на протяжении 1960–80-х гг. представления А. Н. и Б. Н. Стругацких об интеллигенции, о ее месте и функциональной роли в обществе значительно меняются. Для начала 1960-х гг. характерно восторженное восприятие интеллигенции, в ней авторы видят залог нравственного прогресса человечества. Затем у писателей наступает период более критического отношения к интеллектуальной элите. Они видят в ней такие черты, как угодничество, оторванность от реальной жизни, социальную изоляцию от других общественных групп, отсутствие политической воли. Причем писательский взгляд на интеллигенцию от произведения к произведению становится все более пессимистичным.
Нельзя не заметить, что эволюция мировоззрения братьев Стругацких довольно четко соотносится с изменением общественно-политической ситуации в СССР. Следовательно, можно сделать предположение, что усиление пессимистических мотивов в творчестве писателей в меньшей степени определяется факторами субъективного порядка (т.е. возрастом, состоянием здоровья и т.д.). Конечно, внутренние факторы также повлияли, но и они были обусловлены политической обстановкой. Еще в 1965 г. братья-писатели подверглись в печати критике со стороны ряда писателей и обществоведов. Но эти нападки были сравнительно легко отбиты, на стороне Стругацких выступил и лидер тогдашней фантастики И. А. Ефремов. В 1968 г. произошел новый эпизод. Писатели опубликовали в провинциальном альманахе «Ангара» «Сказку о тройке» – едкое сатирическое произведение. В нем авторы в весьма неприглядном виде показали махровых бюрократов из всех сфер советского общества: науки, органов управления, общественных организаций и даже вооруженных сил, что в СССР, где армия была вне критики, являлось серьезной крамолой. Пожалуй, только КПСС не была затронута писательским сарказмом. Результат этой публикации закономерен: альманах «Ангара» был закрыт, на «Сказку о тройке» наложили фактический запрет. Дело об этом инциденте разбиралось на уровне отделов ЦК КПСС. А. Н. Стругацкий был на приеме у П. Н. Демичева, где пытался «искать правду», но ничего не добился. После этого у писателей возникли некоторые проблемы с публикацией своих произведений, многие центральные издательства не желали их печатать. А в 1972 г. на Запад ушла рукопись повести «Улитка на склоне», которую напечатало антисоветское издательство «Посев». За такое вполне можно было поплатиться свободой, и Стругацким пришлось в печати отмежеваться от этой публикации. После этого взаимоотношения Стругацких с властями были надолго испорчены.
Таким образом, значительную роль в трансформации авторской позиции сыграли внешние, объективные факторы политической жизни. Интеллигенция, являвшаяся одной из движущих сил хрущевской «оттепели», довольно быстро сдала позиции. Попыток сопротивления ужесточению режима в конце 1960-х гг. практически не видно, за исключением выступлений незначительных групп диссидентов и закрытых писем-обращений в т.н. «директивные органы» со стороны видных деятелей культуры и науки, о которых рядовые граждане ничего не знали. Массовые же отряды интеллигенции проявили пассивность.
Интеллигенция в структуре власти
Невысокая степень вовлеченности интеллигенции в структуры власти может быть объяснена, с одной стороны, традициями социально-политического, экономического и культурного развития страны, с другой – профессиональными и личностными предпочтениями самой интеллигенции.
Авторитарная традиция России: авторитарный режим, авторитарный стиль управления широко представлены в политической и иных сферах жизни общества и типичны для страны как сегодня, так и в историческом прошлом. Характерными чертами авторитарных методов воздействия на подчиненных являются: централизация властных полномочий и командно-административные методы воздействия; малая вовлеченность членов организации в процесс обсуждения и принятия управленческих решений; ориентация на принудительные формы власти. Эти явления имеют следствием ужесточение системы контроля, бюрократизацию аппарата и деформацию системы подбора персонала. Социометрические исследования, проведенные среди работников различных учреждений г. Архангельска и Архангельской области, свидетельствуют, что элементы демократического стиля управления проявляются только у 20 % руководителей. В свою очередь по откликам самих руководителей, им скорее нужны не инициативные и творческие работники, а, прежде всего, хорошие исполнители, беспрекословно выполняющие распоряжения руководства. Среди работников существует твердое убеждение, что «инициатива всегда наказуема». В этих условиях шансы интеллигенции, самостоятельно мыслящей, имеющей свое видение решения проблемы, свои принципы и убеждения, смелой в высказывании критических замечаний, стремящейся к самореализации, удержаться во властных структурах чрезвычайно низки.
Следует обратить внимание на стремление не только субъектов властных структур, но и ученых, литераторов, журналистов и других представителей различных отрядов интеллигенции отрицать теоретические обоснования «миссии» интеллигентов и историческую практику ее реализации в России. Это не случайно. Ибо, с одной стороны, деятельность интеллигентов была реальной угрозой сохранению существующих «порядков», субъектами которых являлась сложившаяся оппозиция такой интеллигенции. А с другой – не обладая способностью критического осмысления своих действий и в связи с этим взятия на себя ответственности за благополучие народа и страны, оппозиция (особенно властная) абсолютизировала свое мнение по поводу перспектив и субъектов развития общества, считая, что именно она владеет истиной в последней инстанции.
Все вышеизложенное подтверждает тот факт, что одним из основных и достаточно тревожных процессов, наблюдаемых в настоящее время, является размывание интеллигенции. Этот процесс идет по следующим направлениям.
Первое связано со становлением новой российской государственности, в ходе которого многие представители интеллигенции уходят во властные структуры, переставая быть собственно интеллигенцией, становясь чиновничеством, бюрократией, номенклатурой. Второй путь «ухода» интеллигенции вызван тем, что в условиях перехода к рынку, в связи с резким падением уровня зарплаты в госсекторе экономики, не имея возможности обеспечить себя, семью материально, многие представители интеллигенции меняют профессию, уходят в коммерческие и т.п. структуры, т.е. уходят из сферы интеллектуального труда. Третье направление – это внешняя эмиграция, отъезд за рубеж специалистов, ученых, писателей, деятелей культуры, т.е. речь идет о потере страной людей, обладающих талантами, умениями, профессионализмом, компетентностью.
С одной стороны, названные тенденции и пути «ухода» интеллигенции являются следствием экономических и политических преобразований в нашей стране, в ходе которых идет формирование новой социальной структуры, появляются новые социальные слои и группы, вбирая в себя вчерашних «бюджетных» интеллигентов. Это процесс объективный и воспрепятствовать ему невозможно. В то же время настораживают некоторые «анти-интеллектуальные» и «антинаучные» мнения и настроения, складывающиеся как в обществе, так и в государственной политике.
Незначительное представительство интеллигенции во власти нередко обусловлено личностными и профессиональными установками самой интеллигенции. Интеллигенция в силу своих личностных качеств, ориентации на общечеловеческие ценности и гуманные, правовые методы воздействия на окружающих нередко оказывается бессильной перед злом. Общеизвестно, что принцип мультипликационного героя – кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!», которого во многом придерживалось Временное правительство России, а в последующем окружение М. С. Горбачева, оказался неэффективным. Интеллигенции, широко представленной в структурах власти в обозначенные периоды, пришлось уйти с политической арены в связи с потерей кредита доверия со стороны народа. Вне всякого сомнения, сказанное – не упрек в адрес интеллигенции, а сожаление по поводу общего уровня культуры российского народа. Но одновременно в контексте теорий лидерства, авторитетный руководитель, способный вести людей за собой на достижение конкретных целей, это, прежде всего, человек, умеющий в зависимости от ситуации и способностей подчиненных находить адекватные методы воздействия на них, но в то же самое время не ущемляющий их чувства собственного достоинства. Российской интеллигенции, дабы быть представленной во властных структурах, видимо, предстоит пройти серьезную школу современного менеджмента, чтобы обучиться искусству эффективного управления людьми, но через призму человеческих отношений.
К числу профессиональных ориентаций интеллигенции, нередко осложняющих процесс закрепления во власти, относится ее невысокая степень приспособляемости к жизни организации. В научной дисциплине «организационное поведение» выделяется несколько типов личности по степени приспособляемости к жизни организации. Среди них более успешным во власти оказывается организационалист, который отождествляет себя с организацией, стремится к продвижению и делает карьеру через солидаризацию с вышестоящими лицами. В свою очередь профессионал, как правило, выходец из образованной среды, сосредоточен на работе, а не организации. Он связывает свою роль в обществе с профессией, старается достичь совершенства в этой области. Он нередко склонен рассматривать требования организации как неприятность, затруднение, увлечение формализмом, которые мешают работе. Соответственно интеллигент-профессионал зачастую по собственной инициативе стремится дистанцироваться от власти как источника зла и ищет признания и самоутверждения среди себе подобных.
Наконец, следует признать, что интеллигенция представляет собой множество ярких и неповторимых личностей, отличающихся многообразием взглядов и суждений по различным проблемам общественного развития. Нередко она демонстрирует не-толерантное поведение, претендуя на безусловную правоту собственного видения перспектив развития. Соперничество, малая способность к кооперации и групповому сотрудничеству, склонность к многочисленным дискуссиям, как правило, осложняют процесс принятия решений и координацию действий в группе, организации, что в критических условиях, когда требуется быстрое принятие решений и адекватная реакция на возникающие проблемы, может обернуться ситуацией упущенного шанса. В системе властных структур востребованы не только высокие духовно-нравственные ориентиры, творческие способности, профессионализм и принципиальность, но одновременно организованность, хорошая исполнительская дисциплина, соблюдение групповых и организационных норм и требований.
Интеллигентность как показатель нравственной зрелости личности отражается в способности действовать на благо общества, человека, человечества, действовать во имя реализации общечеловеческих ценностей не по внешнему велению, из боязни кому-то не угодить, а по велению совести. Но не все так действуют. И не потому, что не хотят, а потому, что не могут.
Для интеллигенции часто основным регулятором мышления и поведения выступает не страх определенных санкций власти по отношению к ней, а иллюзорное понимание своего ролевого предназначения. В настоящее время нет ни одной сферы общественной жизни, в которой интеллигенция не играла бы заметную роль в силу специфики своей функции. Приступая к выполнению той или иной роли, интеллигенция, по крайней мере ее значительная часть, принимает в качестве личностных ценности, как бы присущие этой роли. Так, управленческая интеллигенция, став частью бюрократического аппарата, начинает руководствоваться принципами функционера определенной системы. Одновременно она теряет качество интеллигентности, ибо происходит смена нравственных постулатов. Общечеловеческая, гуманистическая направленность мышления (даже если она и существовала у данного субъекта) уступает место функционально-подчиненной морали. Естественно, что осмысление такой метаморфозы унижает личность в собственных глазах, мешает ее самоутверждению. И тогда включаются защитные механизмы, определяющие понимание именно данной клановой, функциональной морали в качестве адепта общечеловеческой. Следовательно, все, что не совпадает с ценностями этой морали, провозглашается негуманным, человеконенавистническим, нарушающим устои общества и человечества. История трансформации нравственных принципов партийно-функциональной интеллигенции при переходе статуса партий, подготавливающих революцию, в ранг партий правящих наглядно демонстрирует регулярность такой метаморфозы. Речь здесь идет не о лицемерах, приспособленцах, скрывающих свои истинные мысли под маской функционально заданных слов и действий, речь не идет о явных конформистах, меняющих направленность мышления и поведения в зависимости от требований руководящих лиц.
Было бы гораздо проще сделать интеллигенцию интеллигентной, если бы только безнравственностью или глупостью отдельных людей обусловливалась деформация ее нравственных ценностей, и именно низкой нравственной культурой определялся бы факт боязни сегодня «сметь свое суждение иметь».
Но дело в том, что к страху репрессий присоединяется страх недобросовестного выполнения своего ролевого предназначения. И это относится не только к интеллигенции аппарата управления, но и к инженерно-технической, творческой, научной. Так, обществоведческая интеллигенция, связывая свою роль с функцией идеологической, искала и ищет, находила и находит обоснование принимаемым политическим решениям. И не только обоснования, но и методы реализации этих решений.
Поэтому неверным является тезис, будто бы интеллигенция всегда оппозиционна к власти. Она, как правило, интегрирована с нею. И только ее часть – интеллигентная интеллигенция – оппозиционна ко всему антигуманному, независимо от того, кто является носителем антигуманизма – власть или ее оппозиционеры. Имена Коперника и Маркса, Золя и Пастернака, Сахарова и Эйнштейна, Михайловского и Чаянова и многих, многих подлинных интеллигентов, для которых приоритет общечеловеческих ценностей был независим от ролевого статуса, которые, более того, гуманистические нравственные ценности реализовали в своей профессиональной и общественной деятельности, свидетельствуют о наличии глубоких корней подлинной интеллигентности. Тонкая, но все же довольно крепкая нить совести, как основы единства мыслей, чувств и действий, связывает гуманистически ориентированную интеллигенцию современной эпохи с гуманистическими традициями России, с идеалами человечества.
Роль интеллигенции сводилась к оппозиционным господствующему режиму концепциям и действиям. Именно поэтому интеллигенция рассматривалась как антипод государственности. В первой половине XX века эта традиция несколько меняется и дополняется включением еще одной важнейшей функции интеллигенции: управление обществом, то есть государственное управление требует глубокого осмысления сущности, причин развития конкретного общества, возникающих тенденций и перспектив его дальнейшего существования. А для этого необходим определенный, достаточно высокий уровень знаний, интеллекта и понимания нравственных критериев и границ реализации государственных функций. Этими качествами может и должна обладать интеллигенция в силу ее многосословного и разноклассового происхождения, полученного образования, формирования в ней такого качества, как «многофункциональная рациональность» (К. Мангейм), которая предполагает направленность на социально значимую деятельность, деятельность не столько для реализации своих целей, сколько для реализации интересов личности и общества.
В связи с этим возникает необходимость и возможность вхождения интеллигенции во властные структуры при сохранении своей интеллигентности, то есть нравственной зрелости. Такое сочетание становится особо целесообразным с развитием цивилизации, с ростом технологической оснащенности общества, способной обусловить не только созидательную, гуманистически направленную политику, но и разрушительную. Этот принцип особенно важен для современного исторического этапа, когда мировое сообщество обладает такими технологиями, которые могут поставить под вопрос само существование человечества. Вот почему XXI век опровергает тезис многих теоретиков о том, что если интеллигент хочет сохранить свою сущность, он должен уходить от политики, быть в оппозиции к власти, так как политика и нравственность – антиподы. Сегодня такое противопоставление социально опасно для человечества в целом и для России в частности. Поэтому современный этап функционирования мирового сообщества предъявляет новый социальный заказ к интеллигенции: интеллигенция должна идти во власть во имя сохранения человечества – в этом ее современная историческая миссия.
Конечно, только фантасты могут предположить, что беспринципность, безнравственность, неинтеллигентность, присущие до сих пор в значительной мере субъектам власти, моментально изменятся только благодаря призыву: политики, будьте интеллигентными, интеллигенты, идите во власть! Потребуются еще многие годы, большие усилия для реализации принципа вовлечения в структуру власти интеллигентной интеллигенции. Но можно спрогнозировать, что появление государственных деятелей в России, ориентирующихся не на следующие выборы, а на следующие поколения, на реализацию принципов подлинного демократизма и гуманизма, сделают эти принципы основой исполнения своих функций, а для этого начнут с подготовки и введения во все сферы государственной власти субъектов, личностные качества которых представляют собой сочетание образованности, профессионализма, творческого интеллекта и глубокой нравственной зрелости, то есть тех, кто действительно является представителем интеллигентной интеллигенции.
Современность предъявляет особые требования к интеллигенции: из критика власти она должна стать субъектом власти. Чтобы не смешивать ее с интеллектуалами, профессионалами и т.д., которых многие называют «отрядами интеллигенции», мы вынуждены к определению интеллигенции присоединить прилагательное: интеллигентная. Хотя это нонсенс, равносильный тому, как «масло масляное», ибо без интеллигентности нет интеллигенции. Нравственный критерий – сущностный признак интеллигенции.
Что может и что должен сделать этот новый субъект государственной власти? На наш взгляд, прежде всего, изменить целенаправленность государственной политики: от народа вообще, среднестатистических данных о жизненном уровне населения, от принятия «экспериментальных» законов, результативность которых проверяется на миллионах граждан, перейти к социальной политике, которая подразумевает рассмотрение общества с позиций интересов личности и социальных групп со всеми их социальными (социально-психологическими, социально-этническими, социально-демографическими, социально-профессиональными и др.) детерминантами.
Выражение «гнилая интеллигенция» как средство речевой манипуляции
Неточное понимание фундаментальных категорий, к которым относится «интеллигенция», порождает хаос в массовом сознании, открывая широкие возможности для манипуляции этим сознанием. Разочарование основной массы населения в неолиберальных реформах, проповедником и проводником которых была интеллигенция, вызвало отрицательное отношение к ней широких слоев политически малограмотного населения.
По отношению к концепту «интеллигенция» релевантно типичное для современной публицистики явление «термин с прилагательным»: еще с советских времен традиционно различается интеллигенция городская и сельская, научно-техническая, гуманитарная. Сейчас эта дифференциация углубляется: демократическая и патриотическая, провинциальная и элитарная и т.п.
Один из наиболее существенных аспектов данной темы подлинная и неподлинная интеллигенция. При этом констатируется: это столь патологическое явление, что для него – в «нормальном» языке – не придумано слова (кстати, многие авторы подчеркивают, что и слово «интеллигенция» – специфически русское, как название сугубо русского явления; по Ф. Шеллингу, интеллигенция – это Я, совокупность всего субъективного, фактически синоним самосознания, т.е. значение этого термина – иное). Поэтому в статьях постоянно делаются оговорки: интеллигенция «так называемая», «статусная», в лучшем случае «профессиональная» и т.п. Для фальшивой, формальной интеллигенции создаются окказиональные наименования: «образованщина» (А. Солженицын), «полуинтеллигенция» (Ю. Олещук), есть и лексемы, подчеркивающие продажность этого сословия: «шарлатуция», т.е. гибрид шарлатанства и проституции (А. Тарасов), «простиллегенция» (И. Смирнов), или приспособленчество: В. Бушин презрительно называет псевдоинтеллигентов «интеллягушкамн», т.е. низшими холоднокровными существами, способными жить в любой среде.
Понятия «интеллигентность»/»неинтеллигентность» чаще всего даются в СМИ не абстрактно, а персонифицированно: кто именно интеллигентен, а кто имитирует это качество. Упоминаются так называемые «знаковые имена» (Д. Лихачев, А. Сахаров и др.), причем с расщепленной коннотацией: одни авторы (например, Ю. М. Лотман) говорят об их эталонной интеллигентности, другие (А. Н. Тарасов, В. С. Бушин) высмеивают это как заблуждение.
Расщепление коннотаций типично для представления интеллигенции в СМИ в зависимости от того, представители какой политической ориентации рассматривают этот феномен. Например, неолиберальные авторы оценивают индивидуализм интеллигенции положительно, их противники – отрицательно. Ю. М. Лотман в своих знаменитых телебеседах считает толерантность обязательной чертой интеллигентности, А. Н. Тарасов настаивает на нетерпимости – к злу и пошлости. В целом авторы отражают ситуацию неоднородности, разобщенности современной интеллигенции, неустойчивости и неопределенности этого понятия. Однако они же стремятся определить его с максимальной точностью, конкретностью и делают это весьма успешно.
Примером того, как термин «интеллигенция» используется в целях манипуляции сознанием, является употребление современными публицистами выражения «гнилая интеллигенция». Рассмотрим дискурс употребления данного выражения в современной публицистике в аспекте его происхождения и значения. Что касается происхождения данного выражения, то здесь можно выделить следующие тенденции:
1) Лишь немногие публицисты отмечают, что в массовом читательском сознании выражение «гнилая интеллигенция» прочно ассоциируется с большевистской властью, но при этом подчеркивают, что на самом деле это выражение раньше большевиков употребил император Александр III, чему есть достоверное свидетельство: «О «гнилой интеллигенции». Отчего-то этот термин принято считать выдумкой то ли Ленина, то ли Сталина, в общем, большевистским хамством. Однако все обстояло несколько иначе. В 1881 году, после убийства народовольцами Александра II, изрядное количество прекраснодушных русских либералов (издавна страдавших вывихами интеллекта) начало шумную кампанию, призывая нового императора простить и помиловать убийц его отца. Логика была проста, как мычание: узнав, что государь их помиловал, кровавые террористы умилятся, раскаются и во мгновение ока станут мирными ягнятами, занявшись каким-нибудь полезным делом. (...) Впрочем, Александр III уже тогда понимал, что лучший метод убеждения народовольческой сволочи – петля или в крайнем случае солидный тюремный срок. (...) Именно он, однажды в сердцах отшвырнув стопу либеральных газет, воскликнул: «Гнилая интеллигенция!» Источник надежный – одна из фрейлин императорского двора, дочь поэта Федора Тютчева» (Бушков А. Россия, которой не было. – М.:»Олма-пресс». – 1997)
Чаще всего в современной публицистике выражение «гнилая интеллигенция» подается как широко распространенный в советское время ярлык. При этом:
а) некоторые публицисты прямо указывают на то, что именно большевикам и, в частности, Ленину принадлежит авторство выражения «гнилая интеллигенция» (Л. Аннинский). В подобных случаях авторы нарушают требование предметной точности речи и логический закон достаточного основания, потому что, если не впервые, то во всяком случае раньше большевиков это выражение употребил Александр III.
б) чаще всего публицисты отмечают, что выражение «гнилая интеллигенция» широко использовали большевики, однако не приписывают им прямого авторства. Они говорят о популяризации этого выражения большевиками, но в то же время о факте употребления данного выражения Александром III не пишут. Причины умолчания могут быть разными: автор мог не знать об этом факте, не счел нужным его привести и т.д. На уровне логики речи здесь нет нарушений (закон достаточного основания в отличие от предыдущего случая соблюдается). Но при определенных условиях это умолчание можно расценивать как пропагандистский метод, а именно – при антисоветской направленности статьи. Если автор пишет о том, что советская власть культивировала презрительное отношение к интеллигенции навешиванием ярлыка «гнилая», но при этом умалчивает об обстоятельствах появления этого выражения, значит, он дает неполную информацию. Такая подача материала ведет к тому, что читатель воспринимает большевиков не только как популяризаторов, но и как авторов выражения, а, следовательно, единственных в своем роде ненавистников интеллигенции. С другой стороны, умолчание препятствует объективной оценке интеллигенции, не позволяет увидеть всей сложности явления, которое люди совершенно противоположных взглядов (Ленин и Александр III) заклеймили одним и тем же нелестным выражением.
Более распространены в современной публицистике манипуляции, связанные с трактовкой значения выражения «гнилая интеллигенция»:
1) Чаще всего современные публицисты пишут о том, что выражение «гнилая интеллигенция» – это ярлык, которым большевики заклеймили людей высоконравственных и образованных. Советской власти якобы не были нужны самостоятельно мыслящие, критически настроенные личности.
На самом деле к феномену интеллигенции Ленин подходил диалектически. Как показывает анализ цитат, он не употреблял выражения «гнилая интеллигенция» (во всяком случае так широко, как принято считать). «Мелкобуржуазной интеллигенцией» Ленин называл интеллигентов продажных, мнительных, не сдерживающих своих обещаний. Мотивы продажности и предательства являются доминирующими. Такую оценку Ленин обосновывает, исходя из анализа классовой природы и классового положения «мелкобуржуазной интеллигенции». Примечательно, что неоднозначное отношение Ленина к интеллигенции видно в пределах одной печально знаменитой цитаты из письма М. Горькому. Многие публицисты «выдергивают» из неё одну фразу и преподносят как отношение Ленина ко всей интеллигенции в целом, что является в корне неверным: «”Интеллектуальные силы” народа смешивать с силами буржуазных интеллигентов неправильно. Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г... “Интеллектуальным силам”, желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалование выше среднего. Это факт. Мы их бережем».
Таким образом, В. Ленина необоснованно обвиняют в дискредитации интеллигенции как таковой. Лейтмотив ленинских высказываний об интеллигенции – служение народным интересам. Это четкий критерий, по которому он отличал подлинных интеллигентов от так называемых «гнилых». Принимая во внимание вышесказанное, можно заключить, что современные публицисты, не учитывающие диалектический подход Ленина к феномену интеллигенции, дезинформируют читателей и ложно представляют Ленина ненавистником интеллигентов как высоконравственных и образованных людей.
2) Некоторые современные публицисты, не ссылаясь на большевиков, объявляют всю интеллигенцию «гнилой», отжившей свой век. О положительных качествах или роли интеллигенции не говорится. Дискредитируя интеллигенцию как таковую, манипуляторы лишают общество нравственных авторитетов и духовных ориентиров. Такова, например, позиция Д. Никитича.
3) В современной публицистике выражение «гнилая интеллигенция» получило широкое распространение как оценка неолиберальной интеллигенции. Примечательно, что в такой характеристике есть много общего с характеристиками, данными Александром III и Лениным, которые едины во мнении о непоследовательности, непредсказуемости определенной части интеллигенции. В таком контексте употребление выражения «гнилая интеллигенция», как правило, не является манипулятивным, поскольку здесь нет умолчания о существенных фактах, нет «передергивания» фактов. Напротив, приводятся весомые доказательства негативной оценки. Например, С. Кара-Мурза в своей книге «Потерянный разум» отмечает в перестроечной интеллигенции склонность к гипостазированию, некогерентность мышления и аутистическое сознание.
Таким образом, анализ дискурса употребления выражения «гнилая интеллигенция» в современной публицистике выявил следующие особенности:
1) Манипуляторы спекулируют на теме интеллигенции в целях антисоветской и антикоммунистической пропаганды: умалчивают о значимой информации, искажая объективную картину и дезинформируя читателей. Распространены случаи грубого нарушения требований логичности и точности речи.
2) Манипуляторы лишают общество авторитетов и нравственных ориентиров, дискредитируя интеллигенцию в целом, объявляя ее вредной для общества. Дискредитация выглядит весьма убедительно: аргументов для этого предостаточно. Однако в данном случае также можно говорить об умолчании значимых фактов: в частности, игнорируется дифференциация на настоящих и ненастоящих интеллигентов, факты положительной роли интеллигенции и т.д.
3) Широкое распространение выражения «гнилая интеллигенция» как оценки неолиберальной интеллигенции не является манипулятивным. В таких статьях, как правило, нет умолчания о существенных фактах, приводятся доказательства. Причем характеристики либеральной и неолиберальной интеллигенции, несколько видоизменяясь, сохраняются на протяжении довольно длительного времени и встречаются у авторов самых различных убеждений.
***
В качестве иллюстрации манипуляции понятием «интеллигенция» приведем статью Д. Никитича «Осторожно — интеллигенция, или великая ошибка России».
Статья, по видимому, была инициирована восприятием памятника Петру I М. Шемякина.
Казалось бы, что необычного может быть в памятнике императора-основателя Петербурга. В самом городе и Ленинградской области установлено с десяток памятников Петру I. Однако, памятник, созданный знаменитым скульптором Михаилом Шемякиным, поражает и ломает стереотипы об облике Петра I.
Скульптор изобразил императора уродливым, с маленькой лысой головой, непропорциональной крупному телу и длинными тонкими ногами. При изготовлении скульптуры использовалась пожизненная восковая маска Петра, выполненная Б.К.Растрелли.
Работа Шемякина создана не для созерцания и любования, а для размышлений о трагической судьбе России последних трех веков. Понимание этого памятника приходит далеко не сразу.
Работу над своим памятником Шемякин начал еще в начале 1980 годов в США. Там же она была отлита фирмой «Талликс» и подарена Петербургу. Установка монумента на территории Петропавловской крепости была инициирована губернатором города А.А.Собчаком.
Многие эксперты, в числе которых известный петеребургский архитектор АА.Пекарский, выступали за установку памятника в Летнем саду. Тем не менее, открытие «шокирующей» скульптуры Петра Великого произошла 6 июня 1991 года у Комендантского дома Петропавловской крепости.
Шемякинское творение сразу получила резкую критику общественности. Первые дни после открытия даже пришлось выставить охрану у памятника во избежание вандализма. Со временем к новому образу императора привыкли и он стал достопримечательностью Петербурга.
Высокую оценку памятнику Петру I в Петропавловской крепости дали такие известные личности, как Дмитрий Лихачев, выдающиеся скульпторы Михаил Аникушин и Эрнст Неизвестный, профессор археологии Глеб Лебедев и многие другие.
Итак, статья Д. Никитича:
Взгляни, пожалуйста, на этот снимок. На нём изображён памятник Петру Первому (назовём это чудо так) работы М. Шемякина, установленный ныне в Петропавловской крепости. Памятник, который там обосновался отныне уже навсегда, оброс своими традициями и уже даже получил от народа имя собственное – в народе его величают не иначе как Медным Уродом, очевидно по аналогии с Медным Всадником. Что ж, народ мудр в своих насмешках. Интересно же в этой истории то, что этот памятник претендует на роль точного скульптурного портрета великого императора. Будто бы именно таким он и был при жизни – пузатым, лысым, с крошечной головкой и длиннющим телом. Это вам уверенно подтвердит любой экскурсовод – ведь памятник якобы создавался на основании посмертных слепков Петра. Убедиться в том, что это ложь, несложно – возьмите рулетку и измерьте памятник от макушки до пят, и вы получите 2 метра 45 сантиметров, что на 41 сантиметр больше чем рост Петра. А потом возьмите у кого-нибудь из фотографирующихся рядом с Уродом кепку-бейсболку и оденьте Уроду на голову – Вы увидите, что даже если её застегнуть на последнюю дырочку, она всё равно окажется велика. Итак, факт обмана налицо – заведомо искажённое изваяние пытаются представить как подлинный портрет. Впрочем, обман – это дело прокуратуры. Если прокуратура усмотрит в этом обмане нарушение закона, то она примет меры. Быть может, найдутся поборники исторической справедливости, любящие свою историю и не терпящие издевательств над историей России – и их стараниями этот памятник признают оскорблением и уберут с глаз подальше. Вполне вероятно, что это всё-таки сделают накануне праздника 300-летия. Хотя на мой взгляд, это памятник убирать не нужно, а напротив – следует оставить навеки потомкам в назидание, снабдив лишь одной-единственной дополнительной деталью. Какой – я расскажу в конце, а пока мы поговорим о причинах, которые сделали возможным появление в нескольких десятках метров от могилы Петра Великого увековеченного в бронзе гнусненького пасквиля на его великую эпоху. Я не хочу копаться в том, какие причины двигали авторами памятника – как самим Шемякиным, так и чиновниками во главе с Собчаком, давшими согласие на размещение этого безобразия в Петропавловке. Тут можно только гадать, да и неинтересна эта околодетективная возня, честное слово. А вот что действительно интересно, так это реакция людей на памятник. А именно тот факт, что никто публично особо не возмутился – все дружно проглотили «портрет». Всем плюнули в лицо, и все утёрлись. Хотя опыта войны с памятниками нашей читающей и пишущей общественности не занимать – вспомним как совсем недавно сносили и оскверняли памятники Ленину или Дзержинскому. Но тут – тишина. Так, робкие попытки некоторых чиновников послесобчаковской администрации поставит вопрос о переносе позорища подальше – при весьма злобном огрызании сторонников со страниц центральных газет. Так что же это за болезнь такая поразила наше общество? Ведь отсутствие реакции на такое оскорбление нашей истории (а следовательно и России) является признаком серьёзной болезни в обществе.
Эта болезнь называется интеллигенция. Да-да, читатель – именно интеллигенция, уж не оскорбляйся пожалуйста, если вдруг по какому-то недоразумению ты относишь и себя к этой публике. Уверяю тебя – это случайность и заблуждение, и если ты по инерции полагаешь интеллигенцию чем-то близким тебе, лично относящимся к тебе, то с этим заблуждением тебе нужно расстаться поскорее. Так будет лучше и тебе, и обществу. Ведь если ты читаешь эти строки и дочитал до этого места, то можешь быть спокоен – ты не интеллигент, ты просто нормальный человек. Студент ли, инженер, рабочий, учёный, пенсионер, военный ли – простой человек, с профессией, жизнью, друзьями, увлечениями. А интеллигент – это не человек, это довольно гнилое, мертворожденное порождение нашего общества. Ложный ориентир, ошибка общественной эволюции. Интеллигент – это не профессиональный признак, как иногда принято считать – хотя связь между интеллигентностью и принадлежностью в умственному труду есть. Это не характеристика ума и знаний – среди интеллигентов попадаются весьма и весьма бестолковые люди, равно как и вполне умные – а среди демонстративно не относящих себя к интеллигентам можно встретить умнейших людей. Интеллигентность – это не мера порядочности, потому как порядочных людей и помимо интеллигенции хватает. Манера поведения? Тепло, очень тепло. На самом деле для того, чтобы быть интеллигентом, мало быть учёным или музыкантом, надо соответствовать определённым требованиям. Интеллигенция – это замкнутое сообщество, салон, неформальное объединение со своими обычаями, традициями, кумирами, законами, правилами поведения, идеалами и мнением. Каста. Вот давайте эту касту и рассмотрим поподробнее, и в качестве иллюстрации и лакмусовой бумажки постараемся рассматривать вопросы, связанные с появлением Медного Урода – быть может, мы сможем понять, закономерно ли его появление при наличии в нашем обществе такой движущей силы, как интеллигенция.
Многие общества в процессе своего культурного развития породили подражательный ориентир, собирательный образ человека, под который прилично подстраивать своё поведение и который отвечает наиболее принятым в обществе ценностям. Ведь в процессе развития человеку важно знать, в правильную сторону ли он развивается. Вначале его учат родители, учителя... А потом, когда человек остаётся без няньки? Ведь самообучение тоже предполагает развитие и постоянное приспособление к окружающему миру. Именно для облегчения этой задачи и предназначен подражательный ориентир – если человек видит, что он соответствует этому образу, значит он развивается в верном направлении, к тому же общество благосклонно относится к такому члену. Так вот, например, англичане таким подражательным ориентиром сделали образ джентльмена. Горячие испанцы – мачо. В России же родилось бестолковое существо под названием «интеллигент». Надо сказать, что в большинстве своём российское общество отвергло данный образ, о чём свидетельствует обилие обидных эпитетов вроде «гнилая интеллигенция», «интеллигенция в штанах», «очкарики», «говно нации» – однако среди определённых слоёв русского общества данный образ прижился, окреп и зажил своей жизнью. Более того, прочно захватил позиции в сообществе людей умственного труда, установил гегемонию над средой, генерирующей идеи развития – и подчинил себе эти идеи. А это уже не шуточки – фактически развитие российского общества во многом оказалось подчинённым данному подражательному ориентиру. Хвост виляет собакой, человек становится рабом образа. Если образ хорош – то всё в порядке, ничего страшного. Но если образ несёт в себе пороки? Тогда возникает опасность для общества, оно может заболеть, заплутать. Именно так и получилось с интеллигенцией.
Ведь интеллигенция – это своеобразный салон, клуб. Туда надо быть принятым, для чего следует воспитать в себе определённые качества, интеллигентность – и войти в общение с этим салоном. Взамен ты получишь коллективный разум этого салона. Тебе будут подсказывать модные идеи, модные книги, тебе предоставят культурные ориентиры, ты поднимешься на определённую социальную ступень. Интеллигенция – это именно коллективный разум. И несмотря на то, что звучит это солидно, здесь скрыто несколько очень опасных для общества ловушек.
Во-первых, коллективный разум хорош для того человека, кто подтягивается к уровню такого разума, для юноши. Но он плох для выработки новых идей. Это связано с тем, что привыкшие к такому методу познания мира теряют инициативу. Вам никогда не приходилось ходить куда-то компанией? Бывает, что все идут, а потом вдруг обнаруживается что идут-то совсем не туда, куда собирались – каждый понадеялся на соседа, на коллективный разум. Вот такая опасность имеется. Недаром многие светлые головы в нашей истории с негодованием отвергали свою принадлежность к интеллигенции – для них это было бесплодное болото. Те же, кто стремился в интеллигенцию, надеялись через принадлежность к данной касте срезать дорожку в своём процессе обучения. Надеялись там найти сокровенное знание и обрести это знание не путём кропотливого изучения разных источников, но путём одной лишь принадлежности к касте избранных и прочтением какой-либо сокровенной книги по данному вопросу, которую ему там рекомендуют – именно потому интеллигенция постоянно насыщена различными модными элитарными теориями, принадлежность к которым возвышает их адепта над окружающей толпой. Вроде того что «нам всё врут, история наша на самом деле страшна и ужасна, Сталин расстрелял десятки миллионов человек, а Пётр Первый на самом деле был дегенератом и уродом».
Во-вторых, интеллигенция несёт в себе ещё один перекос. Он заключается в пропаганде главенства интеллекта и умственного знания. Это неправильно. Нельзя ставить умственное знание над практическим, а ум над всеми остальными функциями человека. Вот джентльмен. Это гармонически развитая личность, он и с людьми вежлив, и спортом занимается, и с женщинами любезничает, и книги читает, и к военной службе часто причастен. Интеллигент же – это главным образом книгочей. Он закомплексован, неразвит физически – ему не до этого, он посвятил себя книгам, и рад бы ущипнуть соседку или набить морду негодяю – но слишком уж затянули книги, необходимых навыков не успел приобрести, в детстве было интереснее почитать про мушкетёров и помечтать на эту тему, чем в спортзал сходить. Вот потому интеллигенция такая бессильно-мученическая, негармоничная. Нельзя таким людям доверять рулить обществом. А ещё многим из них приятно было бы увидеть и других уродами, тоже неудачниками или импотентами, особенно великих личностей – не потому ли Шемякин изобразил Медного Урода столь отвратительным?
В-третьих, интеллигенция несёт ещё одну беду – виртуализацию жизни. Интеллигенция привыкла жить книжным знанием и доходит это до того, что они уходят из реального мира в мир книжный, подобно тому как подростки иногда проваливаются в мир игр. Ведь это так просто – не знать, не понять на своей шкуре, а прочитать об этом в книге. И добро бы, если б в книгах было полное знание – но нет, увы, в книгах нет практического знания, к тому же в книгах много заблуждений. Мир интеллигента не реален, а выдуман им самим и его любимыми писателями. В реальной жизни царь Пётр был обычным человеком высокого роста – но в некоторых модных среди интеллигенции книгах получила хождение версия, что он был сущим дегенератом (именно это дало почву для появления Медного Урода). Человек, стремящийся к истине, покопался бы в разных источниках, проверил бы их достоверность, сделал бы выводы и отбросил бы глупые версии – но интеллигент стремится не к истине, а к целостной картине мира, сложенной из прочитанных книг. Вдумайтесь – не к истине, а к целостной картине мира. И чем более полную картину мира человек имеет в голове, тем более он склонен отрицать факты, вступающие в противоречие с этой выстраданной моделью. «Тем хуже для фактов», как говорится. Так уж работает мозг – но беда интеллигента в том, что модель его мира построена не на настоящих, а на виртуальных фактах из книг, и подчинён его мир не реальным законам, а законам литературы, где висящее в первом акте ружьё к третьему обязано выстрелить. И привычка жить в мире книг столь сильна, что зачастую он даже не отличает реальных событий от художественной литературы. Или ещё хуже – от кино и телефильмов. Начнёшь с кем-то обсуждать исторический вопрос, а он вдруг в качестве аргументов начинает пересказывать художественный фильм, да ещё возмущаться твоей глупости – как, мол, ты разве не понимаешь, что Судоплатову верить нельзя, он ведь негодяй, ведь в НКВД работали одни палачи и садисты, посмотри «Утомлённых солнцем», если не веришь. Или вот один мой знакомый опер из угрозыска жаловался, что ему часто попадаются задержанные, вполне культурные с виду, требующие адвоката и права на звонок – это они насмотрелись американских фильмов; то, что в России иные законы, им не приходит в голову. Этот уход от реальной жизни с переносом источника сведений в кино и литературу – признак глубокой порочности образа мышления, принятого в среде интеллигенции. И ладно, оставалось бы это личным делом интеллигента – но беда здесь в том, что интеллигенция, не отличающая реальности от домыслов, пытается влиять на реальную жизнь, которую благодаря свои книжным и киношным источникам сведений представляет в виде искажённых мифов, которые сама же и творит. И для этого у интеллигенции есть серьёзные рычаги, к великому сожалению. Интеллигентам верят и окружающие склонны признавать их за знатоков и экспертов, ведь они выглядят людьми разбирающимися во всём (хотя реально они ни в чём не разбираются, а лишь читали об этом и могут максимум поддержать дилетантские разговоры на множество околопредметных тем). А ещё интеллигенты заправляют в СМИ. Вернее, интеллигенты там просто собраны – а заправляют там люди, умело использующие ограниченность и слабости интеллигенции – подобно охотникам, управляющим собаками. И вот эта похожая на лающую свору масса, подставленная под телеувеличитель, начинает учить окружающих жизни, создаёт видимость своей великой численности и важности, плодит чёрные мифы... Такому дураку бы понимать, что слово стоит дорого и что пять минут рефлексии на экране могут стоить реальных человеческих жизней – но нет. Кстати, обратной стороной виртуализации является тот жуткий мир чёрных мифов, выплеснувшийся с перестройкой в СМИ. «Они не говорят нам Праааавду», – вопит интеллигент, видящий расхождение между жизнью и прочитанным, но не желающий понять что это не потому что ему врут и ограничивают свободу слова, а потому что жизнь сложнее слов, из которых составлены книги. И вот закономерный итог – интеллигенция с негодованием отвергает не устраивающее их «официальное» знание и бросается в сектантство и эзотерику, как религиозную, так и философско-историческую. И начинают гулять мифы один глупее и страшнее другого, имеющие силу только оттого что они являются альтернативой ненавистному «официозу». Взять то же советское общество – ведь оно оказалось устроено жизнью и историей гораздо сложнее и справедливее, чем это декларировалось в трудах основателей и в агитпроповских поделках – но интеллигенция не желала видеть реальной жизни, она желала чтобы жизнь укладывалась в прокрустово ложе книжного знания. И, не найдя сходства, взорвали реальное общество, болваны такие – хотя воевали лишь с химерами в своём воображении.
В-четвёртых, интеллигенция априори полагает себя высшей кастой. Технари считают себя кузнецами прогресса, гуманитарии полагают себя кузнецами человеческой культуры. Притом всех остальных – управленцев, военных, и уж тем более рабочих полагают людьми второго сорта, по определению глупее их. Поразительная спесь – и это несмотря на то, что среди тех же военных чрезвычайно высок процент очень грамотных инженеров, исследователей, психологов, врачей, а управление требует серьёзной подготовки, гораздо более серьёзной чем пять лет лекций в университете. Но нет – военные по определению не входят в высшую касту, не соответствуют образу умных людей. Рылом не вышли. Что мы имеем? Мы имеем очень порочный принцип поиска истины – интеллигенция ищет истину не в конкретных идеях и людях, а в первую очередь в своей касте избранных. Вам приходилось видеть, как два интеллигента сюсюкают в беседе друг с другом? Они могут нести жуткую банальщину и чепуху, но при этом довольно наивно полагать что все остальные окружающие просто не доросли до их интеллектуального уровня – всё равно всё решать им, интеллектуалам. И они с наслаждением и полным взаимным уважением ищут не истину, а лишь следуют принципу «рыбак рыбака видит издалека», подменяя суть дела своей кастовой принадлежностью и ища подобно персонажу анекдота ключи не там, где он их потерял, а там где висит фонарь. Отсюда интеллигенция наивно и дилетантски склонна совать свой нос в любые вопросы, которыми ведают неинтеллигенты – как же, они ведь такие умные, элита и мозг нации, а тут какой-то дурак-директор... А ведь любой, имевший реальный опыт управления, знает насколько это сложно и как долго этому учиться, какая практика нужна. Интеллигент же этого не знает – он уверен, что самые сложные проблемы решает он и самый тонкий ум именно у него. Оттого интеллигенция лезет в политику, оттого интеллигенция наломала дров в горбачёвские времена со своими безумными мифами, свернувшими шею обществу. Сидят теперь у разбитого корыта и удивляются – как же, мы ведь выбрали самый прогрессивный строй, при котором мы должны быть оценены по достоинству, стать средним классом и опорой общества. Выбрали строй – хотя сами не представляли как он должен работать в наших условиях, понадеялись что выбранный строй чудесным образом сам всё расставит на свои места. Выбрали.
Вот она, пятая болячка интеллигенции. Они считают, что жизнь следует обустроить (притом чтобы они как кузнецы прогресса оказались по справедливости у вершины пирамиды.) Не понять, как жизнь устроена и улучшить понятое – но найти некую Правду, жизнь не по лжи, которая сама всё должна устроить. Желательно книжную, на уровне труда какого-нибудь философа. Собственно, это свойство интеллигенции происходит из стремления быть причастными к обществу избранных, которым движется любой вступающий в касту интеллигентов – соответственно, найди такое общество или такую правду и всё, твои проблемы решены. Не правда ли, смахивает на язычество и поклонение божкам – вот в наше время, например, Рынку и всевозможным Правам Человека?
Пока мы рассматривали лишь интеллектуальные проблемы интеллигенции, проблемы знания и достоверности. Но это рассмотрение будет далеко не полным, если не рассмотреть такую сторону, как мотивация поведения. Любой человек имеет в своей жизни мотивы для поступков и ориентиры для их оценки. Как правило, это практичность и опыт. Мы выбираем работу, где больше платят или где нам интереснее. Мы выбираем край, где провели лучшие годы жизни, который обжили и обустроили и для которого растим детей – или честно выбираем чужой край, где много колбасы и автомобилей. И оцениваем нашу жизнь и наш выбор согласно своим представлениям о добре и зле, о справедливости и о своих интересах и интересах окружающих. Прагматично оцениваем. Интеллигенция же склонна оценивать жизнь иначе – с точки зрения какой-то высокой морали, а также оглядываясь на признание окружающих. Не с точки зрения личных интересов или интересов общественных, а с точки зрения абстрактных абсолютов, вроде пресловутой слезинки ребёнка или желания жить так, чтобы тобой и твоей страной восхищались и приводили в пример. Если интеллигент живёт в стране, которую другие цивилизованные страны не одобряют, то интеллигент становится несчастным, его тонко чувствующей натуре становится стыдно за свою Родину, он чувствует что живёт зря, не по правде – значит такую жизнь надо ломать и делать так чтобы восхищать окружающих и вызывать их одобрение, особенно тех, перед кем он комплексует. Для этого надо учитывать их мнение, рвать со страшным прошлым – притом быть в этом деле святее римского папы. Не потому ли среди интеллигенции так сильно прозападничество вкупе с ненавистью к нашему прошлому и нашим обычаям? Не потому ли интеллигенция в последние сто пятьдесят лет как свора дружно кидается на наше прошлое, истерически кляня «византийское, монгольское и большевистское наследие»? Всё дело в оценке. Хочешь нравиться окружающим – будешь плясать под их дудку. А если ты служишь себе и своей земле, тебе важнее твои дела чем слова каких-то лордов и кавалеров. Нам, простым нормальным русским людям, надо оценивать прошлое с той точки зрения, что оно дало нам и нашим потомкам. И тогда мы легко принимаем дела наших предков, от Владимира и до Сталина с Брежневым, сделавшим так много именно для нас и ради нас, своих потомков – а не ради похвалы от Маргарет Тэтчер. Нормальный человек всегда любит тех, кто делает ему добро, предков и товарищей. Да просто любит и уважает предков – интеллигент же может их ненавидеть и стыдиться, если их ненавидят дорогие для его самооценки люди, вроде западных интеллектуалов или товарищей по касте.
Интеллигенция – сборище воинственной серости с весьма невысоким по сути уровнем образования в областях, выходящих за пределы их узких специальностей. Сборище истеричное, рефлексирующее и имеющее ценностью такие зыбкие категории, как абстрактная высокая мораль и хорошее мнение окружающих. Ну ладно, раз они считают себя умнее окружающих – пусть бы критичнее относились к своим способностям. Ещё древние греки отмечали, что чем больше человек познаёт, тем больший перед ним открывается горизонт неизвестного и оттого тем скромнее оценивает он свои знания – но наша интеллигенция, если судить по их амбициям, вообще ничего ни в чём не понимает. Что неудивительно, если человек образованием имеет всего-то каких-то пять лет института, аспирантуру, пару толстых литературных журналов в месяц, несколько рекомендованных кастовым мнением книг и телевизор. Они стремятся не изучать мир, а проверять на нём свои «гениальные» модели и умопостроения. Каждый из них воображает себя умом, способным по капле воды восстановить существование океана, которому достаточно уже того что знает – и оттого они спесиво пренебрегают тщательным познанием, принося волюнтаризм и разрушение. Интеллигенция – это салон довольно ограниченных дилетантов, а их морализаторство зачастую противоречит интересам общества, от которого они начинают требовать соответствия своим истеричным идеалам вместо того чтобы оставить людей жить такими, какими они есть.
В сущности, можно ещё много писать о том, что интеллигенция – неудачный проект нашего общества, мутант, волей судьбы не умерший в начале жизни и влачащий жалкое существование на беду всем, но притом имеющий ложный образ интеллектуальной элиты общества. Можно вспомнить, как появилась интеллигенция из мещан-разночинцев, как формировалась, сколько бед натворила в нашей истории, раскачивая наладившее было спокойную жизнь общество то революционными, то контрреволюционными идеями, всякий раз не понимая, чем это чревато. Пусть нас не вводит в заблуждение, что большинство интеллигентов – люди умственного труда (или, скажем так, труда нефизического). В вопросах вне своей профессиональной сферы интеллигенция демонстрирует поразительную дремучесть и неспособность вести общество – более того, в силу негармоничного собственного развития интеллигенция просто опасна в роли гегемона. И хотелось бы, чтобы это мутант поскорее сгинул бы в истории – а вместо него пришёл бы новый ориентир, гармоничный и живой. Впрочем, история наша в ХХ веке уже родила такой ориентир в лице советского человека – строителя, учёного, защитника, покорителя, товарища. Да хоть какого – если кому-то не по душе коммунистический эталон гармоничной личности, предложите свой – главное, чтобы им не был перекошенный выдуманной жизнью истеричный неудачник. Каким бы мы ни видели своё будущее, но нам придётся повышать качество образования, воспитывать школьников гражданами, гармоничными личностями – знающими законы и права, язык, историю и имеющих представления о методологии познания, о логике и источниковедении – так чтобы ни одна каста не испачкала им мозги своим эзотерическим знанием избранных. Нужно воспитывать людей прагматичных и практичных, оценивающих прошлое и перспективы не слезинками ребёнка и не желанием нравиться «цивилизованным странам», а хотя бы своими личными прагматичными интересами – а ещё лучше оперирующих кроме личных ещё и общественными интересами. В СССР воспитали прекрасных технарей – но вот беда, их знание гуманитарных наук оказалось столь провальным, что это привело к тому, что они стали питательной почвой для разрушительных мифов и до сих пор в большинстве своём не разобрались в собственных заблуждениях. Именно среди технической интеллигенции до сих пор цветут безумные псевдоисторические теории всяких резунов, буровских или фоменко – именно по причине их лёгкости для чтения и того, что они заполняют пустое место в образовании нашей читающей публики. Гуманитарная интеллигенция тоже оказалась больна, уже своими тараканами, не последнее место среди которых занимает её неспособность адекватно оценить современное состояние общества и недавнюю нашу историю ввиду вопиющей технической неграмотности.
Вот и суди сам, дорогой читатель, разве не является закономерным рождение жуткого медного ублюдка, если почва для его появления и принятия столько лет удобрялась, как бы это помягче выразиться, мозгом нации? За что боролись, на то и напоролись. Я думаю, памятник следует всё-таки оставить, дополнив всего одной-единственной деталью, которой у него не хватает – табличкой, на которой написать: «Памятник представлениям российской интеллигенции о родной истории. В назидание потомкам».
http://becmology.ru/blog/warrior/intelligent.htm
Нет комментариев. Ваш будет первым!
