«НОВАЯ» И «СТАРАЯ» ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕМЫ 

Н. В. Романовский

Предварительные замечания. Эта статья готовилась к традиционной XIII международной теоретико-методологической конференции социологического факультета РГГУ «“Новая” и “старая” интеллигенция: общее и особенное» (апрель 2012 г.). Ко времени текст завершить не получилось, но проблема сравнения двух срезов в истории интеллигенции не отпускала. Заложенный в теме потенциал подхода в рамках исторической социологии уже в первом приближении обещал значимые результаты. Конференция прошла, а желание довести до конца работу над несостоявшимся на ней выступлением – нет. При первом взгляде тема «приглашала» сравнивать с «новой», современной, интеллигенцией некую, скорее всего, идеально-типическую интеллигенцию минувших времен российской истории («старая»). Например, ту, которая породила и сам феномен, и понятие русской, российской интеллигенции (времена Боборыкина и «хождения в народ» и т. д.). Однако в ходе поиска плодотворного подхода к решению темы обрисовалась возможность и иного выбора пути – по-своему оправданного и значимого, ценного. Например, совершенно определенно не хотелось уходить от сравнения современности с советским временем: там тоже обнаруживалось много поучительного «общего и особенного» для науки. Решающим при выборе пути стал теоретический опыт исторической социологии с ее стремлением исследовать процессы2 и анализировать структурирующий потенциал событий прошлого3. Эти методологические стратегии (историзация проблемы) легли в основу предлагаемого ниже видения проблематики, обсуждавшейся на конференции.

«Новую» интеллигенцию со «старой» связывают определенные процессы и события отечественной истории, сформировавшие эту историю и конкретно-исторический облик российской интеллигенции. Временной диапазон исследуемого периода, как представляется, может иметь своим исходным пунктом несколько вариантов: строгость периодизации тут не важна, важнее конкретные, максимально значимые события истории. Анализ реальных событийных рядов между исходной точкой и нашим временем под углом зрения характерных для современной интеллигенции страны качеств представлялся потенциально многообещающим. Что и подтвердилось в ходе проработки темы, позволив сделать некоторые выводы относительно актуальных общественных характеристик тех групп, которые сейчас описываются понятием «интеллигенция». К этому понятию в наши дни относятся по-разному, что подразумевает и допущение отсутствия в современной России «интеллигенции» как таковой4; возможно, сам этот термин явился на свет без достаточных оснований, будучи изначально ошибочным. Однако

а) научная традиция и б) этика научного дискурса не позволяют – пока – отказываться от его употребления.

Поэтому нельзя обойтись без кратких замечаний по поводу того, как в данной статье рассматривается сложная, несомненно нуждающаяся в специальном разговоре проблематика понятия интеллигенция. В более чем полуторастолетнем дискурсе российской интеллигенции значимыми в данном контексте оказались три – инструментальные и исторически реально значимые, публично заявлявшиеся в свое время – социальные характеристики. Обозначу их предельно широко, полностью отдавая себе отчет в том, что каждая из формулируемых ниже характеристик нуждается в уточнениях и конкретизациях: 1) уровень образованности; 2) отношение к народу; 3) общественный активизм, оппозиционность к правительству.

Правда, этим ограничиться нельзя. В советское время понятие

«интеллигенция» претерпело фундаментальные изменения, наложившие глубокий отпечаток на современное его употребление. Сталин, провозгласив победу социализма в СССР, постарался подкрепить этот вывод данными, которые подтвердили бы факт коренного обновления социальной структуры общества. В рамках жестко классового подхода им был сделан вывод5, что в СССР возникла

новая, народная интеллигенция, дружественная по отношению к

классам рабочих и крестьян, в основном охватывающая работников умственного труда6 и всецело поддерживающая идеалы и цели рабочего класса, читай – курс и власть коммунистической партии. Фактически в интеллигенцию («прослойку» – еще один сталинский термин) стали включать всех, кто был не занят на производстве физическим трудом. На бытовом уровне подобное понимание интеллигенции преобладает до сих пор.

По содержанию статья состоит из двух вопросов, прямо относящихся к сопоставлению «новой» и «старой» интеллигенции; правда, я ограничиваюсь в основном выявлением общего у разных поколений и групп, ее образующих. В одном разделе статьи на фоне российской истории ХХ и начала ХХI в. показаны и обобщены данные о вкладе российской интеллигенции в конкретные события истории страны, ее влиянии на их ход и исход. Из данного исторического материала во втором разделе сделаны обобщающие выводы относительно качественных характеристик российской интеллигенции («старой» и «новой»). Таким образом, на исторически протяженном отрезке времени определены некоторые наиболее значимые черты облика данной социальной группы, которые и сформировали показанную в первом разделе статьи специфическую роль в судьбах страны. В заключение не будут обойдены молчанием в тексте и варианты ответов на традиционный вопрос российских интеллигентов «Что делать?» Повторенное в этом абзаце слово «обобщение» отражает бесспорную, как кажется, невозможность развернутой аргументации и доказательств достоверности приводимых фактов. Но, думается, мне удалось держаться принципа обобщения только таких реальных фактов и данных прошлого, которые являются исторически бесспорными.

История России в ХХ в. – больше, чем история: это история, по выражению английского историка Э. Хобсбаума7, «крайностей», экстремизма, «экстремальностей» (extremes). Данным словом элегантно описаны невиданные ранее катастрофы и жертвы, успехи и прорывы в будущее, колоссальные потрясения и трансформации устоев человеческой жизни. Россия, Советский Союз неизменно находились в центре этих перипетий. Если пытаться порассуждать на этом фоне о выпавших за это время на долю России разного рода «экстремальностей», страна наша вполне может претендовать среди других ведущих акторов истории на печальное лидерство. Суммарные демографические потери России в первой половине ХХ в. не просто велики; они ставят под вопрос существование страны, во всяком случае – в ее традиционном демографическом и культурном облике.

Переводя это лидерство в плоскость разговора о «новой» и «старой» интеллигенции, следует заключить: и «старая», и «новая» интеллигенция не сумели отвести от страны целый ряд катастроф. От этого неприятного вывода нецелесообразно уходить; я, во всяком случае, его делаю центральным. Упреждая критику, сразу же подчеркну: были в рассматриваемый период и великие всемирно-исторические достижения российской интеллигенции в политической, социальной, культурной, экономической сферах. Этот вклад российской интеллигенции в развитие страны и мира нельзя недооценивать. Были прорывы, искания, достижения. Однако решающим для приведенной выше оценки итогов предшествующего исторического периода является то, что по состоянию на начало XXI в. большинство достижений предшествующих поколений народов страны ушли на ветер. Переберите общеизвестные данные о текущем состоянии каждой из четырех социетальных сфер8 нашей страны (не забыв при этом этнонациональной ситуации), и вы увидите, что в этой оценке нет преувеличений. (Н. И. Лапин вносит оригинальные дополнения в классическую схему социетальных сфер Т. Парсонса.)

В этом месте следует сосредоточиться на облике интеллигенции России, обобщая данные о ее роли в исторически экстремальных событиях, постигших страну, и складывавшихся из них процессах.

Первая принципиальная характеристика рассматриваемой нами социальной группы, на которую следует обратить самое пристальное внимание. Наступление того или иного (как оказывалось раз за разом, рокового, катастрофического для страны, народа) события оказывалось всякий раз для групп, по нынешним понятиям подпадающих под название интеллигенции, по большей части неожиданными. Их участники – прежде всего интеллигенты – раз за разом оказывались к событиям не готовы. В итоге нескончаемая последовательность событий такого рода определенным образом структурировала практически всю отечественную историю последнего столетия.

Что ни возьми: начало Русско-японской войны, 9 января 1905 г., начало Первой мировой войны, обе революции 1917 г., отношение массы крестьянства к форсированному насаждению колхозов,

22 июня 1941-го, последствия ввода советских войск в Афганистан для режима и страны, исход начатой Горбачевым перестройки, реакция населения на ввод Армавирской бригады в Грозный под новый 1995 год и т. п. – всякий раз подобные катастрофические для страны, для народа шаги (их приведенный перечень далеко не полон) оказывались «неожиданными». И для властей, и для значительных и значимых групп интеллигенции. Всякий раз заранее сформулированные прогнозы и планы оказывались нереализуемыми, события развивались далеко не так, как это представлялось

«накануне», их результаты по большей части оказывались совсем не такими, как представлялось инициаторам. Во что обошлись стране и ее народу подобные просчеты в историческом масштабе, подсчитать невозможно даже приблизительно (немалые миллиарды!). Нет, безусловно, были отдельные голоса, раздавались предупреждения, предостережения. Но раз за разом в истории страны мы видим принятие решений, которые – здесь я позволю себе использовать термин битых гитлеровских генералов, пытавшихся понять причины своих поражений, – нельзя не назвать «роковыми».

По поводу предпосылок этой своеобразной «закономерности» я изложу свои соображения ниже. Сейчас же прокомментирую еще одну, вторую принципиальную характеристику групп, образовывавших интеллигенцию России и СССР в ХХ в., и тоже связанную с рядом трагических для страны и народа событий и процессов на рассматриваемом отрезке ее истории. Отмеченная выше черта – неготовность к надвигавшимся с определенной долей вероятности испытаниям – характеризует принимавшиеся решения и поведение затронутых «акторов» в критических ситуациях того типа, который обозначен выше; она относится практически ко всем группам общества, образующим анализируемую социологами РГГУ уже свыше 10 лет интеллигенцию России и СССР. Такова вторая принципиальная характеристика интеллигенции нашей страны, содействовавшая катастрофическим событиям в ее истории. Практически все группы интеллигенции причастны к формированию катастрофического тренда истории страны рассматриваемого периода. Повторяю свой вывод: ряды конкретных событий, придавших столь специфический характер процессам развития страны, связаны практически со всеми группами (по отдельности или вместе с другими) населения, которые и составляют ее интеллигенцию9. Истоки политических катаклизмов связаны с группой, формирующей аппараты государства, военных катастроф – с военной интеллигенцией. То же относится к провалам в промышленности, сельском хозяйстве, в научных проектах, в сферах правоохранения, культуры и т. д. Я, правда, готов подумать об изъятии из этого нерадужного перечня врачей и учителей, и то с оговоркой – низового уровня. Общий для всей практически интеллигенции («новой» и «старой») «дефект» – свидетельство некоего фундаментального пробела в формировании и в «качестве» данной важнейшей группы населения страны, побуждающее к основательному продумыванию причин такой ситуации. Но об этих причинах – в конце статьи.

Установив приведенную тенденцию, обращаю внимание читателей на третью фундаментальную, системную проблему характера отечественной интеллигенции – проблему отсутствующей, нереализованной ответственности. Речь не идет о том, что конкретные упущения, приводившие к катастрофическим для страны и ее народа последствиям, не влекли за собой установления конкретной ответственности причастных к ним лиц и должного наказания. Во многих случаях, особенно когда речь шла о специальной, профессиональной, компетентностной сторонах дела (Цусима, катастрофа конца июня 1941 г. в Белоруссии и Прибалтике, Чернобыль, Саяно-Шушенская ГЭС, наказания тех, кто исполнял преступные приказы Г. Ягоды, Н. Ежова, Л. Берии и др.), имели место расследования, суды и приговоры. Суды, следствия и приговоры были (правда, далеко не всегда) праведными или неправедными в такой мере, которая во многих случаях (если не в их большинстве) до настоящего времени не позволяет считать, что истина была установлена и справедливость восторжествовала. Фактическая безответственность, можно утверждать, негативным образом сказалась и еще долго будет сказываться на «качественной» стороне облика российской интеллигенции. Об этом подробнее.

Реальная или формальная ответственность – одна, но, скорее всего (особенно если стремиться к постижению сути рассматриваемой проблемы), не самая важная сторона социально-исторической ответственности интеллигенции как специфической социальной страты общества. Для последующих поколений важнее оставленные потомкам недоговоренности, неоднозначности итоговых оценок, сущностных выводов по поводу причинно-следственных связей происходивших катастроф. За результаты таких недоговоренностей приходится раз за разом расплачиваться стране и народу. Иначе и быть не может. Если не выделены, не уточнены конкретные, сотворенные деяниями определенных лиц составляющие подобных событий, потомство, целые поколения сограждан лишаются основополагающего исходного материала, из которого только и могут быть сформированы предпосылки неповторения подобных катастроф в дальнейшем. Попросту народам России раз за разом приходится наблюдать взаимодействие верхов с хорошо известным инструментом – граблями. Приведу иллюстрацию к этому положению. Развенчали Сталина – при Хрущеве. Установили – по мере возможностей и способностей – базовые причины «культа личности» «вождя и учителя»; разработали и затвердили самым высоким тогда авторитетом, авторитетом партии, меры недопущения повторения подобных явлений, в частности меры по демократизации общественного строя. Но не прошло и пяти лет, как эти меры были отменены и прочно забыты; власти и общество вернулись в накатанную колею, которая и привела – в частности – к развалу СССР. Этим не ограничилось. Ни по поводу развала СССР, ни по поводу провала всей перестройки Горбачева и реформ Ельцина никакого серьезного «разбора полетов» проведено не было.

При этом повторю и подчеркну ту сторону проблем ответственности, которая связана с содержательной спецификой сферы деятельности интеллигенции. Это сторона даже не столько юридическая, сколько историческая, свободная от желания кого-либо судить, наказывать. Я веду речь о точном установлении всего комплекса достоверных фактов, относящихся к действиям личностей и групп, причастных к конкретным катастрофическим событиям и процессам, в той или иной мере приведшим к ним, с целью сделать выводы для последующих поколений политиков. Если лицо, принимающее сегодня конкретное судьбоносное (или просто ответственное) решение, лишено возможности опереться на достоверно установленные аналогии из прошлого, на опыт предшественников, никто не может поручиться, что в схожей ситуации не будет допущена ошибка. Точнее: дефицит информации об аналогах прошлого неизбежно повышает возможность просчета в дальнейшем.

Вернусь к примеру 22 июня 1941 г. – но с другой стороны. Какие выводы делались уже после Великой Отечественной войны и до самого последнего времени из этой катастрофы руководителями страны? Не касаясь конкретики, отмечу, что выводы эти относились к вопросам военной безопасности, постоянной боеготовности войск и т. п. Факторы же внутренней напряженности (социальной, этнической, классовой), имевшиеся в СССР и проявившиеся с первых же дней войны, попросту игнорировались. О них кто-то из руководителей страны, наследников Сталина, знал, кто-то не знал, кто-то запамятовал увиденное, пережитое. В итоге в качестве урока для последующих политических расчетов вся сумма непростых к лету 1941 г. внутренних, социальных факторов из учета выпадала. Но именно внутренние факторы, не внешняя военная агрессия вечного врага – империализма, от которой под влиянием односторонне усвоенного опыта 22 июня власть имущие один за другим отгораживали СССР дивизиями, ракетами, танками, подводными лодками, этот СССР разрушили10. То есть российскому обществу пришлось столкнуться с последствиями вопиющей односторонности оценок причинно-следственных связей одного из поворотных событий отечественной и всемирной истории. Адекватные уроки из произошедшего летом 1941-го просто не были извлечены и, как говорят социологи, интериоризированы, усвоены. Я пишу эти строки под аккомпанемент информационных сообщений о последствиях катастрофического наводнения в городе Крымске Краснодарского края, о поиске виновных. Априори и на этом примере можно утверждать, что ответственность лежит практически исключительно на номинальных представителях социального слоя интеллигенции.

Повторю: проблема ответственности и вытекающие отсюда задачи в том смысле, в котором ведется речь, это дело не следователей, а исследователей. Это та самая рефлексия, которую западные теоретики возвели в ранг фундаментальной черты современности. Иными словами, здесь поле деятельности для интеллигентов определенных профессий: историков (установление достоверных и полных данных – «диалог с прошлым»), специалистов политической науки11 (анализ выработки, принятия и исполнения соответственных решений, роли конкретных личностей), социологов (выявление социальных влияний на процессы выработки, принятия и исполнения решений), социальных психологов (учет личностных и групповых факторов) и т. д. Нужен анализ post factum. Возможно, точнее было бы говорить об анализе post mortem – не зря медики шутят: лучший диагноз ставят патологоанатомы. В медицине диагноз post mortem – залог неповторения ошибок, если они делались коллегами в прошлом. Не грех политикам у медиков поучиться. Но нет. Мы пока далеки от этого12. Пока опыт прошлого не гарантирует от повторения ошибок, от эффекта встречи с граблями.

Повторю: если выявлять «общее» интеллигенции «новой» и «старой», то следует вести речь о тех присущих ей чертах, которые раз за разом генерируют негативные, часто катастрофические последствия для российского общества. Событийные ряды катастроф и трагедий формируют многие процессы истории отечества, и роль интеллигенции в ожидаемом – от специалистов – недопущении подобного хода событий не может не вызывать желания разобраться в сути вопроса. Такова четвертая характеристика роли современной российской интеллигенции в новейшей истории страны.

Встает вопрос: возможно ли на фоне обозначенного выше исторического опыта интеллигентских групп («старых» и «новых») хотя бы в общих чертах выявить некоторые значимые содержательные черты облика данной социальной группы, предопределяющие раз за разом, вплоть до сегодняшнего дня ее специфически негативную (повторю – позитив, а он реален, тема не моя) роль в судьбах страны?

На первое место ставлю – вероятно, в силу моей многолетней принадлежности к сословию преподавателей университетов – так сказать, недообученность по целому ряду разделов отраслей знаний и умений. Недообученность в нашем случае носит не столько профессиональный характер, сколько тот, что образует интеллигентность и соответствующие, компетентные действия конкретного лица. Не стану иллюстрировать это утверждение фактами из советской истории. Тогда на руководящих, первых ролях, бесспорно, оказывалась масса лиц без формальных университетских (в современных терминах) дипломов. «Мы академиев не кончали», – говаривал В. И. Чапаев, герой Гражданской войны и советской эпохи. Я, правда, хотел бы акцентировать не профессиональную подготовку – волнующая меня проблема не в ней. Речь о другом.

Приведу пример коллеги по университетской кафедре, профессора П. Н. Милюкова, оказавшегося после свержения самодержавия в 1917 г. на посту министра иностранных дел Временного правительства России первого состава. Кстати, в таком же положении были и многие другие министры всех составов временных правительств этого периода. Милюков оказался неготовым учитывать в области своей ответственности – в частности, связи с союзниками в войне против Германии (и ее союзников) – такой решающий на тот момент в реальной обстановке в стране и в армии фактор, как острота восприятия массами населения Петрограда целей ведущейся войны. Как интеллигент, как ученый он не был ориентирован в своих практических шагах на – как сказали бы социологи наших дней – общественное мнение, массовые социальные настроения. Такой же пробел в знаниях, в подготовке можно констатировать в отношении лиц, принимавших решение стрелять 9 января 1905 г. – события, ставшего спусковым крючком революции. Тогда, правда, этому в университетах не учили.

Но и десятилетия спустя ситуация не изменилась. Не привычны были советские генералы и маршалы (с академиями за плечами) вести боевые действия на таких специфических театрах военных действий, как Афганистан и Северный Кавказ (ведь даже на уровне здравого смысла «Восток – дело тонкое»!). Тем не менее, не задумываясь о, мягко говоря, специфике войны в таких условиях, об учете «социальных настроений» афганцев или чеченцев, маршалы Брежнев, Устинов, генерал армии Андропов делают – а через полтора десятка лет Ельцин, Коржаков и Грачев повторяют – ошибку с аналогичными, по сути, последствиями. Факторы военные так или иначе были учтены, но что-то, оказавшееся потом решающим в таких условиях, из вида упущено. В последние годы из истории советской науки становятся известными вереницы эпизодов, когда самое негативное влияние на судьбы «изделий» и отраслей оказывали неэтичные действия крупных ученых, генеральных конструкторов самолетов, ракет, артиллерийских систем и т. д. Налицо пробелы в знаниях о личностных человеческих отношениях: кто учил инженеров, конструкторов этике науки? Итоги не должны удивлять. В стране за 100 лет дважды коренным образом менялся общественный строй. Но люди, относимые к интеллигенции, сохранили оказывавшиеся ключевыми фундаментальные качества, включая недообученность, о которой я веду речь, сказывающуюся на практических действия наших акторов.

Рядом с этой чертой я бы поставил неполную информированность отечественной интеллигенции по важному комплексу проблем общества и общественного блага. Особенно негативно данное обстоятельство сказывалось на сферах ответственности тех, кого принято (без разбора) причислять к элитам. Но не только. Привлеку внимание к ряду связанных с информированностью интеллигенции обстоятельств – тесно друг с другом связанных, но аналитически самостоятельных.

Первое обстоятельство. Со времен Сталина в нашей стране сохранилась тенденция засекречивать многие важные данные, которые относятся к практически обнаружившимся слабостям и недостаткам общественно-политического строя и его составных частей (экономика, политика, социетальная сфера). Многие общественные катастрофы, важные для траектории развития страны, остаются недорасследованными. Данные соответствующих комиссий (если они были) и, тем более, собранные доказательные материалы остаются недоступными десятилетиями. Практика независимых парламентских комиссий еще не устоялась. Тем самым сегодняшних и будущих политиков, аналитиков лишают возможности сделать общим достоянием адекватные для дальнейших шагов выводы и предложения. Ограничусь одной иллюстрацией к данному тезису. Когда в США разбились два «Шаттла», американский социолог Д. Вон, специалист по социологии организаций, имела возможность по материалам сенатского расследования установить, что причины катастроф коренятся в изначально существовавшем соперничестве в НАСА между учеными и политиками (после полета Гагарина власти США всеми средствами добивались первенства в проекте «Луна»)13. У нас же только сейчас – в форме слухов – начинает циркулировать версия о соперничестве генеральных конструкторов как главной причине неудачи советского лунного проекта. Вопрос, извлечены ли управленческие и политические уроки из подобных нестыковок, даже не поднимался. Конечно, секретность нужна; но нужно и меру знать, понимая пагубную силу инерции организационно укоренившихся в далеком прошлом привычек никому ни в чем не доверять.

Второе обстоятельство. Будучи более или менее адекватно задачам подготовленными в области своей профессиональной и предметной деятельности, наши интеллигенты (и чем ближе к слоям «элитарным», тем этот пробел заметнее) страдают недостатком информации о достижениях и процессах в смежных отраслях научного знания, о возможности их применения в практике. Хотелось бы привлечь внимание не только к ограниченности узкопрофессиональной подготовки или простому неведению14, мешающим предвидеть труднопредвидимое на уровне здравого смысла. Выше приводились примеры из прошлого, когда военные не знали, не думали, не имели информации о социальной или этнической сторонах дела, полицейские – о социально-психологической, генеральные конструкторы – о социологии организаций. Кроме того, давно известно о нарастающем потоке информации в результате непрерывного прироста знания. Все сложнее поддерживать знания на уровне, необходимом для адекватной практики и решения перспективных задач. Образцовой иллюстрацией здесь будет пример экономических реформ в России в 1990-е годы. Тогда в стране была внедрена определенная социально-экономическая модель, которая уже на момент насаждения в России многими критиковалась – самое малое как быстро устаревающая. В повестку дня мыслящей части социальных ученых врывались новые идеи «пост»:капитализма,американского (икарбонного) мира, -монетаризма,консьюмеризма (потребительства) и др. Возможность использовать хотя бы часть этих идей в условиях нашей страны того времени не рассматривалась (даже оппонентами горе-реформаторов); оперировали моделями, которые, вероятно, потомки этих реформаторов квалифицируют как «залежалый товар». В самые последние годы в потоке научной информации обнаруживаются новые идеи и подходы15 сложившихся дисциплинарных и междисциплинарных профилей, которые в новой перспективе высвечивают проблематику коммуникаций, религии и верований, культуры и др. Важно не упустить из виду эти тенденции, применять развивающееся и ценное, не увлекаться шаблонами прошлого.

Третье обстоятельство затрагивает компетентность нашей интеллигенции в части вхождения в циркулирующие информационные потоки между отечественными и зарубежными общественными науками. Запретов на использование «заморских»16 концепций не стало; Интернет сделал любую информацию доступной каждому. Но нельзя сказать, что в России мы имеем аналог сообщающихся сосудов, – эта метафора применима к малой части отечественной интеллигенции. Дело усугублено тем, что большинство ученых и научных учреждений резко сократили закупку научной литературы (на русском языке тоже); использование интернет-ресурсов наталкивается на фактор запредельно высокой для рядового интеллигента цены доступа к научному знанию. К тому же, если в начале ХХ в. бóльшая часть отечественной интеллигенции владела иностранными языками, в советское время это ее качество было утрачено и не восстановлено до сих пор.

Четвертое обстоятельство связано с констатацией сложившейся в стране, в среде интеллигенции инерции ненормального отношения к значению информации, генерируемой общественными науками. Их достижения (в отличие от наук естественных, технических) зачастую игнорируют – по уже несознаваемой инерции. В лучшем случае на этой информации незримо стоит клеймо второсортности. Я имею в виду последствия влияния взаимосвязанных обстоятельств нашей новейшей истории. В СССР номинально властвовал марксизм (с добавлением через дефис -ленинизм), все остальные общественные науки считались ненаучным и в среде нашей интеллигенции серьезно, как подобает относиться к науке, не изучались. Властвовал настолько, что от марксизма до наших дней не дожили ни дух, ни буква. Сталин в феврале 1946 г., потребовав за короткий срок создать в СССР самую передовую в мире науку, вовсе не имел в виду науки общественные, гуманитарные; подразумевались атомная энергия, ракетное оружие, радиолокация, все, что связано с войной. Науки об обществе и о человеке фактически оказались ненужными: все решила квазирелигиозная вера во всепобеждающую силу идей марксизма-ленинизма. Марксизм для постсоветской России статус научного знания, кажется, во многом утратил, а немарксистское обществоведческое знание оказалось крепким орешком и до настоящего времени усвоено нашими обществоведами фрагментарно, что как минимум частично девальвирует его авторитет при применении в качестве теоретического инструментария. Что и очевидно из практики действий в социальной сфере – практике несистемной, путаной, практике произвольно принимаемых решений, затрагивающих общество и человека.

Пятое обстоятельство: из отечественного информационного поля в последние годы исчезли футурологические, утопические и в целом ориентированные на будущее концепции. Такое положение делает все сферы общественной деятельности приземленными, лишает общество идеалов и целей, не говоря уже о прогнозировании опасностей, генерируемых динамикой становления и развития страны, ее соседей, глобального социума. Более того, недостаток ориентиров на будущее парализует критику настоящего, генерирует конформизм и приспособленчество. В том числе в среде интеллигенции. Сложившаяся здесь ситуация затрагивает не только профессиональных ученых и интеллигенцию, но, повторю, все общество, лишая его перспективы.

Информационная составляющая определенным образом характеризует общий уровень нашей современной интеллигенции. Интеллект, разум даны человеку как средство страховки от опасностей и угроз существования. Эпоха Просвещения, в частности, стала временем в истории человечества, когда судьбы смертных спустились с небес на землю, стали делом и каждого человека, и особой группы людей, которых общество взяло на содержание. Понятия «интеллигенция», «наука» и «общество» появились в одну историческую эпоху, когда развитие рода человеческого призвало их к тому, чтобы они, люди интеллекта, которых позже стали называть интеллигентами, взяли на себя эту защитную функцию. Именно они были призваны, в частности, предупреждать об угрожающих обществу опасностях. Когда эта функция не срабатывает или срабатывает в ограниченном диапазоне, что мы явно видим в России, ситуацию надо продумывать. Если справедливы высказанные выше соображения, можно делать некоторые выводы.

Один из моих итоговых выводов касается расшифровки формулы «новая» и «старая» интеллигенция. Мы имеем в новой постсоветской стране интеллигенцию «старую» в том смысле, что ее облик определяют традиционные для истории и культуры народов России, русского народа характерные черты. Все изменилось, но некоторые сущностные черты сохранились. Они угадываются во всем том, о чем речь шла выше. Попытаюсь выделить главное.

1. Несмотря на то что для человека с интеллектом знание по определению должно быть выше веры (речь не о вере религиозной), «новая» интеллигенция лишь в ограниченной профессиональной подготовкой сфере опирается скорее на знания. Такая диспозиция, в частности, парализует гражданскую активность интеллигенции: мы видим в новейшей истории России лишь единичные примеры «публичных интеллектуалов», например А. Д. Сахарова. Определенным образом характеризует интеллигенцию в этом смысле факт, что в современной России подобные образцы гражданского поведения скорее замалчиваются, нежели пропагандируются. Герои времени – успешные представители политического класса и деловых кругов.

2. Интеллигенция («новая») в своей массе пассивна практически во всем, что выходит за рамки повседневности и профессиональных обязанностей. В этом плане она не является интеллигенцией, которую, как принято считать, якобы породила российская действительность второй половины XIX в. Не лишены почвы постоянные споры о том, существует ли вообще интеллигенция в современном обществе.

3. Здесь напрашивается вопрос об отношении «новой» интеллигенции к власти – оппозиция к ней считается каноном интеллигенции «старой». Катастрофы ХХ в. не обошли ту интеллигенцию стороной; представители этого слоя населения лучше всех понимали, что истоки трагедий напрямую связаны с действием и бездействием властей. Но власть советская оппозицию любого социального слоя не терпела. Численно небольшому – после 1917 г. – слою интеллигенции в пропорциональном отношении «на душу» досталось, вероятно, больше, чем другим. «Воспитанию» советской, народной интеллигенции партия и государство практически до конца уделяли повышенное внимание. «Забота» такого рода не прошла бесследно. Новая интеллигенция сделала для себя выводы: ее оппозиция, ее критические выступления отмечены осторожным нежеланием переходить границы дозволенного. Ведь бодался теленок с дубом, а чем все кончилось?

«Что делать?» – вопрос, неоднозначно формулирующий проблему нашей интеллигенции. В формулировке вопроса отсутствуют важные для сути современного дискурса уточняющие служебные слова: не просто «что делать», а что «можно», «нужно», «следует» или «должно» делать. Русский язык, как и носители русского национального характера, склонен уклоняться от однозначности определений – решай сам, что нужно, можно или должно делать. Идеально-типическому интеллигенту середины позапрошлого века современность ясно диктовала долженствование как императив действия. В вопросе «Что делать?» у Чернышевского, Л. Толстого («Так что же нам делать?», 1901 г.), Ленина присутствует осознание долга, от которого нельзя уклониться. Сейчас интеллигенция, наученная опытом ушедших поколений, рассуждает примерно так:

«нужно-то нужно; но лучше сделаю то, что можно» (что дозволено). Но не надо тогда обижаться, слыша утверждение, что сейчас интеллигенции нет. Интеллигенты есть, если хорошо искать, но интеллигенции нет; похоже, именно так обстоят дела. Может быть, и нужно жить с этим, отдав дань славному прошлому российской интеллигенции. От хорошего профессионала, специалиста польза тоже есть. Но тогда – для блага страны – нужно чем-то заполнять образовавшуюся пустоту. Сделать это, попытаюсь утверждать, можно, меняя характер структур и процессов, формирующих нынешних специалистов и профессионалов, из среды которых рекрутируется власть, породившая в минувшей истории России свой спасительный антипод в лице интеллигенции. Власти следует менять свои подходы. Она, в частности, сама должна меняться в смысле учета встроенной в наши старые и новые режимы потребности страны в слое активных критиков и оппозиционеров. Кое-что в этом отношении делается в последние годы, но крайне непоследовательно, выдавая отсутствие осознания необходимости в последовательных шагах в таком направлении.

Не стану пытаться расшифровывать формулу «меняя характер структур и процессов» – это увело бы далеко в сторону от темы данной статьи. Ограничусь минимумом, относящимся к формированию будущих профессионалов и специалистов, которые одни только и изменят «характер структур и процессов». Здесь очевидна потребность мер двоякого свойства. Первое замечание относится к сфере образования. Связанные с катастрофизмом нашей новейшей истории черты интеллигенции подсказывают важность социальной, гуманитарной, культурной составляющей подготовки специалистов (профессионалов). Эта подготовка должна учитывать негативный опыт, который связан с тем, что выше обозначено как недообученность и отсутствие компетентностей за пределами базовой университетской специальности. Некоторые приведенные выше данные свидетельствуют, что в последние годы (и в недалеком прошлом) здесь по-прежнему наблюдалось большое белое пятно. Компенсация на этом направлении требует специальных усилий; они могли бы стать составной частью общего подъема отечественного университетского образования, утрачивающего свои некогда достойные позиции в мире. Можно сказать, что работу здесь следует вести ради того, чтобы вся интеллигенция стала интеллигентной по сути, а не по документам об образовании.

Второе соображение относится к системе повышения квалификации ответственных работников всех видов государственных служб и аппаратов. Ныне действующая система создавалась для страны, которая (сначала после Гражданской, а потом Великой Отечественной войн) нуждалась в хорошо, по возможности, подготовленных специалистах. Задачи выхода за пределы профессиональной сферы деятельности если и ставились, то в крайне урезанном объеме. Место формирования интеллигенции заняла подготовка специалистов. Фактически с нормализацией ситуации с высшим, университетским образованием и с поствузовским повышением профессиональной квалификации нужда в подобного рода заведениях специально для системы государственного управления отпала. Комплекс же академий, институтов государственной службы остался, продолжая готовить силами приспособившихся к потребностям отечественной бюрократии чиновников все более высокой, но узкой в плане интеллигентности квалификации. Потребности государственного аппарата, государственного управления сместились от простой функциональной готовности в сторону научно-консультационных, информационно-аналитических, исследовательско-прогностических работ, для выполнения которых нынешние учебные заведения подготовки и переподготовки чиновников приспособлены не лучшим образом. Культурная, моральная, нравственная, этическая составляющие российской интеллигенции упущены из виду. Отмеченные выше прегрешения нашей интеллигенции перед страной и ее народом стали следствием, мягко говоря, «перекосов» в формировании этой социальной группы. Если университеты страны всех профилей подготовки, включая военные, интегрируют в планы и программы курсы, способствующие подготовке интеллигентов на деле, а не по диплому, функции специализированного повышения квалификации работающих в аппаратах государства станут излишними. А если эти факторы будут учитываться в работе с персоналом, в подборе и выдвижении руководящих работников, станут нормой для лиц, служащих народу и государству, тогда обозначенные шаги, по-видимому, многократно себя оправдают. Для этого, среди прочего, следовало бы в корне изменить подходы к тому, что известно сейчас как социальная политика. По давнишней инерции в этой политике доминирует экономическая патерналистская составляющая. И полностью отсутствуют усилия по формированию определенных, сущностно необходимых качеств ключевых групп, слоев общества. На примере «пробелов» в облике отечественной интеллигенции последних столетий мы видим, сколь пагубным стал такой недальновидный подход.

Материал взят из: Научный журнал Серия «Социологические науки» № 2 (103)

http://studik.net/novaya-i-staraya-intelligenciya-prodolzhenie-temy1/